Двойная бездна
Шрифт:
Голос смягчился, потеплел, мужское лицо затуманилось, заколебалось и незаметно превратилось в женское. Длинные волосы, голубые прозрачные глаза, сквозь лицо просвечивали красные цветы и зеленые листья. «Володя, — сказала она с нежностью любящей женщины. — Володенька! Нас мало. Мы любим тебя. Ты нужен нам. Пойдем со мной, мы так долго тебя искали». — «Кто же вы?» — «Такие же, как ты. Особые, избранные, не похожие на других. Нас никто не любит, но мы лучше всех. Ты должен вернуться на родину…» — «Куда? Куда?» — перебил Веселов. «Здесь лучше, чем у вас, здесь прозрачные реки, чистые леса, здесь небо выше, здесь никогда не услышишь слов:
Страшно не было. Боль утихла. Было только нечто постыдное во всем этом, словно чужие люди бесцеремонно разглядывают тебя, обнаженного, и скрыться некуда, и даже случайные мысли становятся слышны тем, чужим… Он так и определил их про себя, без слов и мыслей — чужие. Хотелось оборвать разговор, пересилить любопытство, встать, уйти на кухню и включить яркую лампу. Призраки не любят света, ибо возникают из темноты. Не потому ли дети боятся остаться в темной комнате, что их фантазия родит из черноты древние образы страха?..
Веселов изо всех сил старался не думать словами. Не нравилось ему все это, и не столько пугающим сходством с психическим расстройством, а именно достоверностью вторжения извне. Кто-то неизвестный, чужой и сильный, искушал его сладкими речами, звал туда, откуда нет возврата, и будет ли это настоящей смертью, казалось неважным, ибо жизнь даже в самой немыслимой и прекрасной ипостаси, жизнь вне дома и рода была бы чьей-то чужой судьбой. И все же противник оказался более чутким и сильным, должно быть, он уловил обломки мыслей, еще не названные словами опасения…
Женское лицо расплылось, ушло из фокуса, потом обрело резкость, и Веселов узнал мать. Он невольно вздрогнул, но отвернуться и скрыться было невозможно — чем плотнее закрываешь глаза, тем ярче картинка, возникшая перед ним. Да, это была мама, но не та, изможденная болезнью, а такая, как за десять лет до смерти, с красивым и строгим лицом. «Там ждет тебя отец, — сказала она, и он узнал ее голос. — Пойдем со мной, Володя. Он давно ждет тебя. Там его родина и твоя тоже». — Ты умерла, — не выдержал Веселов. — Я помню. Я видел». — «Нет, — с печальной усмешкой сказала мама. — Я ушла к мужу, твоему отцу. Здесь его друзья, твои друзья». — «Почему ты не говорила мне об этом?» — «Ты заболел и сам позвал на помощь». — «Я никого не звал». — «Позвало то, что досталось тебе от отца. Наследство. Ты не такой, как все, ты лучше, ты больше не можешь жить среди людей. Ты должен вернуться». — «Куда? Как?» — «Только не спи, не спи…»
Лицо и голос были ее, но слова чужими. Мама всегда учила его, что люди добры, что надо быть щедрым, что нельзя возноситься, ибо каждый человек неповторим и прекрасен. И он вспомнил легенду об Одиссее, приказавшем привязать себя к мачте, чтобы не броситься на голос сирен, вещавших голосами близких людей. Украденными голосами.
«Я не верю в посмертную жизнь. Это не ты. Эй, кто там, зачем ты взял голос моей матери? Я не козленок, я не открою дверь. Уйдите. Я хочу уснуть. Я устал».
И снова появилась красивая молодая женщина. «Ты отдохнешь у нас, — сказала она. — Спать нельзя. Нас не слышно во сне. Перенос невозможен» — «Вот и прекрасно! Вы меня убедили. Теперь я уж точно засну». — «Твоя, твоя родина, наша общая, великая, прекрасная. Она далеко и близко, она везде и нигде, ее нет, но она есть, только там ты будешь самим собой.
Сколь смешной и жалкой покажется твоя нынешняя жизнь! Рабство тела, слепота души, сумерки разума, бесчисленные цепи, боль унижения, скрытые обиды ранняя смерть — постыдная каторга, сумасшедший дом Вселенной! Твой срок истек, ты можешь стать свободным! От смерти и тлена, от боли и муки, от грядущего конца света. Только пожелай, только сделай шаг навстречу — и врата тюрьмы навсегда останутся за твоей спиной!» — «Красиво врешь! — восхитился Веселов. — Нет, дайте поспать. Не до Вселенной, если вот-вот угодишь в обычный дурдом…» — «Не спи! — произнес незнакомый мужской голос, и невольно содрогнулась душа Веселова. — Это я, твой отец. Не спи, сынок. Мы должны быть вместе. Это твои друзья. Они нашли тебя. Доверься им». Веселов не помнил его лица, и голоса узнать не мог, но все же, все же… «Сирены, — сказал он с горечью. — Бедные психи, как им тяжко живется на свете». — «Не спи!» — повторил голос отца. «Черта с два! — ругнулся Веселов. — Подумаешь, галлюцинации! Я вас живо вытурю…»
И он решительно потряс Оксану за плечо.
— Тебе плохо? — спросила она, еще не проснувшись.
— Принеси снотворное, — попросил он. — Сама знаешь, где. Измотала бессонница.
— Это не опасно? — спросила она, уже проснувшись, уже соображающая и явно вспоминающая тяжелый предсмертный сон свекрови.
— Не слишком. Посидишь рядом. Начну реже дышать, лупи по щекам без жалости… А помирать начну, позови Оленева… Пусть исповедует.
С трудом подавляя тошноту, запил лекарство стаканом морса и машинально стал считать.
«Заснешь, — удовлетворительно сказал нежный голос. — и сейчас заснешь». — «Еще как! — сказал Веселов, мысленно подмигивая. — Запираю двери на засов, волк с козьим голосом, сирена сладкозвучная. Не увижу, не услышу…» — Надолго ли? — спросил мужской голос. — А потом?» — «Суп с котом», — сказал что попало Веселов, потому что мысли начали путаться. «Что ж, ты сделал выбор. До встречи! Теперь ты уж точно наш».
В голосе звучала снисходительная уверенность. Так обращаются с детьми, уложенными в постель обманным обещанием сказки. А вместо этого… «Так вы меня провели? — удивился Веселов. — Да я же вас…»
Он хотел сказать, что понесет их по кочкам, но его понесло самого, закружило, сдвинуло перед глазами непроницаемо черные шторы, за которыми — небытие — смертоподобное, бесчувственное и безгласное.
Время сжалось в тугой комок, в маленькую черную дырочку, втягивающую бесследно все краски и звуки мира. Ни вырваться, ни убежать, только ждать, когда истечет срок, и медленно, исподволь ослабляя пути беспамятства, вернется сознание. Но и самого ожидания не было, ибо оно тоже повергнуто всевластным и непобедимым сном…
Розовый свет. Горячий розовый свет, проникший сквозь закрытые веки. Бесплотная тяжесть сдавила голову и в полусне-полуяви грезилось — тела не существует, есть только одна «олова, лежащая неподвижно. Он попробовал по-; шевелить рукой, но оказалось, что позабыл, за какую ниточку надо дернуть, и где вообще находится рука, определить не мог Он попытался сделать самое простое — открыть глаза, и слабо удивился, когда и это не получилось. «Странная билокация, — подумал он. — В чье же тело я попал