Двойная бездна
Шрифт:
Тогда он, вопреки этому свету, сделал так, что она увидела посреди комнаты мужское лицо, немного похожее на него самого. «Юля, — произнес он нежно и твердо, шевеля чужими губами. — Нас мало. Мы любим тебя. Ты нужна нам. Пойдем со мной, мы так долго тебя искали. Ты такая же, как мы. Особая, избранная. Нас никто не любит, но мы лучше всех. Ты должна вернуться на родину…»
— Куда, куда? — переспросила девушка, не то озадаченно, не то насмешливо.
Но все же села на кровати и поправила ночную рубашку, и убрала спутанную прядь со лба, и придала лицу выражение кротости и вызова одновременно — извечный женский рефлекс при виде мужчины,
«Здесь все лучше, чем у вас, — произнес он, и видение лица шевельнулось в такт его словам. — Здесь прозрачные реки, чистые леса, здесь небо выше, здесь никогда не слышишь слов — война, вражда, ненависть. Здесь лишь всеобщая любовь, покой, блаженство, пение птиц и журчание ручьев…»
— Арбузы- слаще, горизонт дальше, люди добрее, — в тон ему продолжала девушка. — В детство, что ли, вернуться?
Той частью памяти, что осталась ему от былого Веселова, он вспомнил первый разговор с тем, кто пришел к нему в ночь похищения и запоздало удивился: слова, казавшиеся своими, свободно выбранными, повторялись, словно записанные на пленку. Но иллюзия свободы выбора была настолько достоверной, что он, изменяя по своей прихоти мужское лицо посреди комнаты, нечаянно (?) придал ему те черты, взглянув на которые, девушка вздрогнула и потянула на себя простыню.
«Это я, — произнес он глухим голосом призрака. — Я давно жду тебя. Там наша родина. Ты позвала на помощь, я пришел».
— Я никого не звала. Уйди.
«Позвало то, что досталось тебе от матери. Наследство. Ты не такая, как все, ты лучше, выше, ты больше не можешь среди людей. Ты должна вернуться. Мы поможем тебе. Ты должна пойти навстречу…»
И снова возникло странное ощущение, что он говорит чужими словами, уже слышанными, обращенными недавно к нему самому. Он напряг волю и воспротивился насилию, и попробовал сказать что-нибудь свое, простое и не пугающее. И тут же шум и клекот, похожий на радиопомехи, ворвался в него и разорвал приготовленные слова на клочки слогов и звуков. Прозрачное лицо заколебалось, потеряло резкость, и сквозь размытое пятно снова проступило прежнее — молодое и прекрасное.
— Я устала, — сказала девушка. — Уйди. Оставь меня м покое.
Он говорил, она не слушала, но не могла не слышать, потому что слова не звучали в воздухе, а появлялись из ничего, внутри головы, как собственные навязчивые мысли.
Она не могла не слышать, он не мог не говорить, и тем, что оставалось в нем от Веселова, он осознал простую и жестокую истину: оба они подневольные, он — орудие насилия, она — возможная жертва. И даже более — она еще обладала свободой выбора, ее приходилось убаюкивать, уговаривать, устрашать. А он был подобен магнитофону, нет, более сложному аппарату, но не все ли равно, если свободная воля становилась иллюзорной, унизительной, как речь по бумажке, исписанной кем-то другим…
Он еще раз попытался взбунтоваться, хотя бы замолчать, но у него опять ничего не получилось. Его маленькое и беззащитное «я» было туго спеленуто чуждой, безликой нолей, и он даже не мог точно определить то место в пространстве, где находится он сам. Часть его собственного «я» была нераздельно слита с телом и памятью девушки, гак казалось; на самом деле плотная пелена не впускала его в глубину, и он ощущал это как неполноту своего вторжения. Но он был и этим туманным пятном, повисшим посреди комнаты, как шаровая молния, принимающим очертания незнакомых ему людей. И в то
Он говорил, она молчала, отрешенно глядя в угол комнаты, словно пыталась вспомнить что-то забытое. Ему было жаль ее частью своей бесплотной души, сохранившей способность любить и страдать чужой болью, но поделать ничего не мог.
И тут, кажется, она вспомнила, и словно маску, стерла с лица выражение наивной, испуганной девушки, и выпрямилась, и насмешливо изогнула брови, и рассмеялась.
— А! Вот кто пожаловал на этот раз! Сын Геннадия Веселова, сын свободного человека, внук раба. Что, сдался без драки? И теперь, как послушный холуй, выполняешь волю своих хозяев? Не ты первый, не ты последний. Но у тебя-то уж точно ничего не выйдет!
«Я — сын великого народа, — гордо произнес Веселов, хотя хотел сказать совсем иное. — Я — твой брат и друг. Я не желаю тебе зла, ибо одна кровь течет у нас. Ты должна вернуться на родину, она нуждается в нашей защите и в нашей любви…»
— Жаль, — сказала Юля. — Скорее всего это не твоя вина. Ты сам нуждаешься в моей защите и в моей любви. Я не впущу тебя в мою память, хотя это самый короткий путь к пониманию. Уж прости, но мужчине ни к чему знать мои тайны. Жаль, что я не успела предупредить тебя. Они перехватили. А ведь я могла стереть тебя навсегда, как тех, кто были раньше… Ладно, я больше не виню тебя. А теперь возвращайся домой и жди меня. Я приду…
Она встала, скользящим движением откинула волосы назад и мягко прижала свои ладони к затылку.
И тут же он ощутил, как горячая, плотная волна выталкивает его из сознания девушки. Он напрягся невольно, сопротивляясь, но напор был силен и беспощаден. Он снова свился в тонкий жгут, скользнул в узкий светлый канал и покинул голову. Юля болезненно вскрикнула, убрала ладони с затылка и, скрестив руки, выставила их перед собой, словно защищаясь, но на самом деле направляя непреодолимую волну на Веселова. И заметался тот по тесному пространству комнаты, всюду встречая тугой барьер, как мощный сквозняк выносит его в свободном полете и стремительным пунктиром несет к неведомой цели…
Сознание на лету раздваивалось. Да, он летел, но в то же время лежал недвижно в своей комнате и ощущал прикосновение чьей-то руки на лбу своем; на миг он увидел себя со стороны — лежащего с открытыми глазами, и тут же ощутил толчок, увидел тьму, блеснувшую бледными звездами, и медленно проступившее сквозь нее лицо Оленева.
Он лежал раздетый, желтые капли гемодеза бесшумно перетекали в вену по капельнице, рядом сидел Оленев, справа, боковым зрением, угадывалась Оксана. Было светло и тихо.
И тут слои памяти соприкоснулись, слились, и он все вспомнил. Да, он был похищен, унесен в Заповедник, это ему поведали о Безымянных, рассеянных по Вселенной, это ему навязали свою волю, и это он был только что изгнан из тела девушки по имени Юля. Но в то же время никуда не улетал он, а лежал больной, с температурой, под капельницей, принесенной заботливым Оленевым, лежал и рассказывал ему о своей способности к билокации и о том, как его похитили, и обо всем, что происходило, так, как будто все эти события уже свершились и о них можно спокойно поведать другу в прошедшем времени. Именно в прошедшем. Он даже вспомнил свою только что отзвучавшую фразу: «Увидел себя, лежащего, со стороны, и тебя рядом, потом толчок, темнота и твое лицо…»