Двойная бездна
Шрифт:
Замкнутый круг жизни: работа — дом, работа — дом, перемежаемый автобусами, магазинами, серыми улицами под серым небом. Жена, сын, приятельские беседы на кухне за чашкой чая, привычная болтовня в ординаторской ы тем же вездесущим чаем, больные, умирающие или медленно возвращающиеся к жизни, бессонные дежурства, усталость, сон, и снова виток, похожий на предыдущий. Это не утомляло, не раздражало и мнилось привычным, нормальным, единственно возможным.
И все же, все же… После разговора с Оленевым он еще раз попытался соединить разрозненные звенья, отдельные мазки, но они никак не сливались в единую картину. Наверное, и в самом деле, знание таилось в нем самом, он лишь не умел распознать его, отделить, вырастить. Предупреждение отца скорее всего касалось его тайного дара. Отец
Странная птица, привидевшаяся ему на пороге зимы, больше не появлялась. Птица с двумя головами, дремлющая в глубоком дупле в ожидании весны, чтобы начать долгий полет на север. Должно быть, спала без сновидений и никого не впускала в свое беспамятство. Он знал твердо — таких птиц не бывает в природе и поначалу был склонен думать, что это видение — знак ошибки, болезни, неверно воспринятых ощущений, но сейчас мысленным взором обыскивал бесконечные пространства горной тайги, искал птицу и не находил. Теперь он был уверен — шаманский амулет и та птица связаны неразрывно. И более того: опыт птицы, живого бамула таит в себе недостающее звено в поисках отца, которого так остро не хватало. «!
То место, куда стремилась попасть птица, не могло быть случайным. Место, где две реки сливались в одну, посреди Я протяжной тайги, между океаном и грядой гор. Время прилета должно быть значимым, важным — дни летнего солнцестояния. Возможно, это и было местом и временем встречи, о которых писал отец.
К началу зимы он Заболел. Редко посещали его болезни, несокрушимое здоровье не могли пока подорвать ни модная гиподинамия, ни зловредный никотин. Но против! нового свежеиспеченного штамма гриппа он оказался бессилен. Сначала слегли сын и жена, он терпеливо ухаживал! за ними, ну а потом пришла его очередь. Как многие редко болеющие люди, он сразу свалился с температурой. От гриппа лекарств не было, приходилось уповать на время и на свой организм, о котором он как врач знал гораздо меньше почитателя журнала «Здоровье». Непредсказуемость в медицине — почти закон, любой прогноз заведомо ложен, и вместо положенных пяти дней уже пошел десятый.
Он старался не раскисать при жене, но когда она уходила на работу, расслаблялся, позволял душе бесформенно растечься по закоулкам тела и вверялся боли, тошноте и слабости. Болела голова, ломило суставы, пошатывало при ходьбе, но он героически не принимал никаких снадобий, кроме универсального аспирина и малины с чаем. Как многие врачи, он не признавал лекарств для личного пользования и презирал фармакологическое насилие над психикой. Он слишком хорошо знал цену всему этому и предпочитал перебарывать болезнь собственными силами, все еще казавшимися неисчерпаемыми. Уже несколько дней мучила бессонница, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не принять сильное снотворное, уцелевшее со времен тяжкой болезни матери, ибо в последние ее дни боль и неприкаянность души, готовой уйти за пределы тела, вынуждали прибегать к глубокому бесчувственному сну.
Лежа на диване, запахнувшись в халат и накрывшись одеялом, он торопил время, но оно разжижалось, тянулось бесконечно, нельзя было перешагнуть через него привычной спячкой, и, самое печальное — прекратились сеансы билокации. Напрасно он пытался уйти в сильное и здоровое тело медведя, сладко сопящего в берлоге, бессильно тщился хоть на время освободиться от тягот болезни, взлетев в серое небо на потрепанных вороньих крыльях, — дар словно заснул или просто покинул его, так и не раскрыв своей тайны. Это угнетало, но даже сам над собой он умудрился подсмеиваться и придумывал для болезни разные потешные названия, и дразнил ее, и вызывал на драку, как соперника на танцплощадке: «Выйдем, а?..»
Что-то и в самом деле выходило из него, но не болезнь, не отчаяние; временами он ощущал, как короткая, пульсирующая боль зарождалась
Ни то ни другое его не устраивало, он снова поплелся к дивану, забрался под одеяло, но только закрыл глаза, как на расстоянии вытянутой руки всплыли яркие, как мультики, кадры — неестественно красные цветы с махровыми лепестками, большие жуки с синим отливом, ползущие по; ним, и снова — прозрачное женское лицо, за которым угадывались склоненные ветви. «Ты, ты, ты…», — зашелестел тихий голосок. «Не я, не я, не я», — бессильно отшутился Веселов и открыл глаза.
Должно быть, он так и заснул с открытыми глазами, потому что утром его сильно встряхнула Оксана. «Господи! — сказала она испуганно. — Я думала, ты умер…» — «Дождешься! Как же! — огрызнулся он. — Заснуть-то не дадут, не то что помереть…»
Днем, при тусклом солнечном свете галлюцинации отступали, но ночью нарастала их длительность, яркость, они обретали звуки и чуть ли не запахи. Незнакомые люди, полупрозрачные, как рыбьи мальки, скользили под странными деревьями; впрочем, многое было знакомым, хотя это не походило ни на один земной пейзаж.
Но как ни странно, самочувствие его улучшалось, снизилась температура, уменьшились боли и лишь изредка пульсирующая стрелка пронизывала голову. Он притерпелся к этому, и ему даже стало нравиться разглядывать диковинные картинки. Он успокаивал себя, мол, билокация на время вытеснилась чем-то иным, пока непривычным, но не страшным.
На тринадцатую ночь что-то сдвинулось в нем. Он явственно ощутил, как кто-то или что-то проникает со стороны затылка внутрь головы. Будто невидимый зубной врач хладнокровно направил сверло бормашины в ямку между черепом и позвонком. Он не сдержался и вскрикнул. «Что? — спросила спросонья Оксана. — Тебе больно?» — «Спи, — сказал он тихо. — Зуб стрельнул». — «Прими лекарство», — пробормотала она. Он не хотел мешать ей, но не было сил, чтобы встать и уйти. Сжал зубы, второй удар был мягче, а потом что-то теплое, сильное обхватило голову, сжало ее бережно и потекло внутрь.
«Я здесь, — четко произнес чей-то голос изнутри. — Не бойся. Я — свой». — «Кто ты?» — мысленно спросил Веселов и был услышан. «Я здесь, — повторил голос. — Я — друг».
Сначала было темно, потом выплыли из черноты блеклые радужные пятна, как от бензина в луже, они сгущались, обретали форму, и прозрачное мужское лицо склонилось над Веселовым. «Не делай больно», — сказал Веселов. — «Сейчас перестанет», — ответил голос и оказался прав. Боль стихла, лишь неуютное ощущение, будто кто-то забрался внутрь, не оставляло. «Кража со взломом, — невесело пошутил Веселов. — Мой друг, шизофрения, здравствуй!» — «Я друг, — сказал мужчина. — Но у меня иное имя. Мы долго искали тебя. Почему ты скрывался? Мы не желаем зла». — «Не могу ответить тем же. К чему мне галлюцинации?» — «Ты боишься?» — «Нет. Пока интересно. Всегда знал, что любопытство меня сгубит». — «Ты должен пойти с нами». — «На тот свет? Не рановато ли?» — «Он не такой, как ваш. Это не смерть. Там иная жизнь, настоящая, твоя. Ты здесь в гостях, там будешь дома».