Двойная игра
Шрифт:
– С кем же я его спутать могла, когда он трижды передо мной появлялся. А уходил вообще с расцарапанным лицом. Царапины-то ещё не зажили, – консьержка кивнула на входную дверь. – Он потому и на улицу вышел, совестно парню. Набезобразил, а теперь глаза поднять боится. Ты не думай, сынок, я зря наговаривать на человека не буду. Тем более его не только я видела.
– А кто ещё?
– Елена Фёдоровна. Он когда из подъезда выбежал, чуть с ног её не сбил.
– В какой она живёт квартире?
– Лена? В сто сорок второй. На седьмом этаже.
На
– Вот и бутылка появилась, Глебыч. Оказывается, я прихватил её с собой и разбил.
– Не совпадает время.
– Зато остальное совпадает. Зря мы сюда пришли, только хуже стало. Если раньше теплилась надежда, что я не виноват, то теперь она окончательно уничтожена.
– Димон, ты куда?
– Домой.
– Подожди.
– Потом поговорим.
– В деле много нестыковок, надо обсудить.
– Без меня, – Димон махнул рукой и ускорил шаг.
– Не уходи.
– Я сдаюсь Глебыч, – крикнул он и перебежал через дорогу.
Дело – дрянь. Сначала от нашей четвёрки откололась Люська, теперь отвалился Димон.
Я позвонил Алисе, но разговор получился сумбурным. Разговаривать она не могла, спешила в школу актёрского мастерства, но успела сообщить, что появились важные новости.
– Тогда встречаемся у нас часов девять вечера, – сказала я, отсоединившись.
…Дома пахло пирожками. Люська опять колдовала у плиты.
– Глеб, налить чайку?
– С чем пирожки?
– С капустой, с мясом, с картошкой. Ещё сделаю с вареньем.
– А не многовато пирожков?
– Съедим, – вяло ответила Люська.
– Положи мне парочку в пакет, возьму с собой.
– А чай?
– Некогда. К Иннокентию бежать надо.
– Я положу побольше, угостишь старика.
Переодеваясь, я вдруг понял, что Люськина кондитерская активность напрямую связана с перенесённым стрессом. Сидя дома и пребывая в депрессивном состоянии, она таким образом решила заполнить образовавшуюся после расставания с Димоном пустоту. И теперь с утра до вечера печёт блины, пирожки, печенье.
Так дело не пойдёт, Люську надо спасать, иначе она начнёт кидаться из одной крайности в другую. Свою сестру я знаю очень хорошо – это чревато серьёзными последствиями.
Но вся загвоздка в том, что времени на спасение Люськи у меня катастрофически не хватает. Теперь, когда и Димон самоустранился, времени вообще в обрез. А столько всего необходимо узнать, проверить, обмозговать. Боюсь, в ближайшем будущем нам с Алисой придётся туго.
***
Вечером, вернувшись от Иннокентия Ивановича, я без сил рухнул на диван. Сегодня старик выжал из меня все соки: дважды гонял в библиотеку, потом устроил разнос за сделанную в тексте опечатку, заставив перепечатывать страницу целиком (в обычные дни я ограничивался штрихом), а под конец сообщил, что завтра с утра мне придётся ехать в Балашиху. Там живёт его друг, и у того есть столь необходимые Иннокентию Ивановичу
Завтра у меня вторым уроком химия, и у нас будет контра. Пропустить никак нельзя, химоза потом живьём съест. Но Иннокентий Иванович отказывался входить в положение – упёрся и точка.
Пришлось сказать старику всё, что о нём думаю (а думал я в тот момент плодотворно), собрать вещи и хлопнуть дверью.
И вот теперь я сижу на диване, в голове бардак, в желудке пустота, настроение на нуле. Люська опять топчется на кухне, чем-то громыхает, то и дело открывает холодильник, стучит посудой.
– У нас есть суп? – спросил я, пройдя на кухню.
– Нет. Но есть пирожки.
– А что на второе?
– Пирожки.
– Издеваешься?
– Могу сделать яичницу с сыром.
Желудок отозвался урчанием.
– Сделай, – согласился я.
– Как дела на писательском поприще?
– Никак. Я ушёл от Иннокентия.
– Да?! Он тебя уволил?
– Начнём с того, что я к нему не нанимался. Надоело горбатиться на деда.
– А как же хороший заработок?
– Подработку я всегда найду.
– Ну-ну. Только больше, чем платил Иннокентий, тебе никто не заплатит.
– Не факт.
Звонок в дверь и телефонный звонок раздались одновременно.
– Я открою, – Люська выскочила из кухни.
Мне пришлось снимать трубку. Звонил Иннокентий Иванович. Сказав, что вёл себя резко из-за плохого самочувствия, старик извинился (умеет он в нужный момент прикинуться жертвой), и предложил пойти на мировую. А чтобы придать своим словам значимости, утяжелил их сообщением об увеличении моего гонорара.
– В Балашиху можешь поехать после уроков, – осторожно сказал Иннокентий Иванович. – Не к спеху.
Я молчал.
– Всё-таки восемь месяцев работаем вместе, Глеб. Сработались. Что скажешь?
– По рукам, Иннокентий Иванович.
…В гостиной Люська болтала с Алисой. По всей видимости, разговор касался Димона, но с моим появлением девчонки замолчали.
– Глеб, у меня есть новости, я встречалась с Верой.
– Мне тоже есть что рассказать.
– А я… – принюхивавшись, Люська вскочила с кресла. – А мне кажется, твоя яичница сгорела.
Через минуту Люська крикнула.
– Глеб, она сгорела. Сделать новую?
– Уже не надо. Лучше иди сюда, тебе будет интересно послушать, что удалось нарыть.
– Не хо-чу! Я к Паньке ухожу. Алис, проголодаетесь, на кухне пирожки.
– Вся кухня в пирожках, – сказал я Алисе. – Люська съехала с катушек, супа в доме нет, зато полно печенья и пирожков. Ладно, не о пирожках речь. Что Верка говорит?
– Верка врёт и не краснеет. Но врёт складно. Такую жалостливую историю мне рассказала, чуть слезу не пробила. Она, конечно, жертва, вся такая бедная, затюканная, а Димка отпетый мерзавец.