Двойники
Шрифт:
Майор, не поднимая головы, нащупал бумажку, осмотрел и буркнул:
— Четвертый этаж.
И вернул повестку.
— Тэ-эк. Ага, комната четыреста двадцать четыре. Так что, идти, что ли?
Майор поднял голову:
— Вы Голубцов?
— Ну, натурально!
— Идите, вас ожидают.
Несколько сбитый с толку Данила принялся подниматься по совершенно неосвещенной лестнице.
— Забавно, — и когда выбрался на четвертый этаж повторил: — Забавно.
Справа из-под двери пробивалась полоска электричества. «Наверное, оно и есть».
Опять
— Входите, — интонация несомненно женского голоса была приглашающе мягкая, — входите.
За стойкой напротив двери сидела дама.
— Здравствуйте, вы, вероятно, Данила Голубцов?
— Он самый.
— Очень хорошо, — женщина протянула руку за повесткой.
— Вот повестка. Ничего, что я поздно? У вас там значится — «в свободное от работы…», — Данила всё смотрел на ее руку; на безымянном пальце поблескивало колечко с бриллиантиком.
— Не беспокойтесь. У меня сверхурочная работа, надо квартальный отчет подготовить, вот и разослала такие повестки. Мы ведь понимаем, в каком учреждении вы работаете, ценим вашу занятость…
— А что, еще кто-то такой есть? — Данила, наконец, вложил в протянутую руку повестку.
— Такой? — Женщина улыбнулась. — Может, и есть. А сейчас займемся вами, присаживайтесь.
Данила сел на стул, осмотрелся. Но осматриваться, иронично изучая казенное убожество, не хотелось. Хотелось смотреть на женщину, как она, деловито прикусив нижнюю губу, перебирает карточки: мелькают пальцы, алмаз вспыхивает крошечными алыми огоньками.
— Ага, имеется такой, Голубцов Данила Борисович, год рождения…
Далее она перечисляла анкетные данные, приподымая голову и как бы сверяя с оригиналом, а Данила подтверждал с готовностью скупыми «да», «да-да», «да-да-да».
— Ну вот. Теперь перейдем к главному, — вновь улыбнулась она.
— Позвольте, как вас зовут? — вырвалось у Данилы.
— Александра, Александра Петровна, — она посмотрела с интересом.
— Значит, Саша, — понесло Данилу. — И часто вы такая?
— Какая такая? — Она уже, казалось, забыла о «главном» и, опершись локтями о стол, опустив подбородок на сцепленные пальцы, смотрела прямо в лицо.
Данила не растерялся, двусмысленные оттенки ситуации ускользали мимо:
— Такая, задерживаетесь после трудного трудового дня, поджидаете одинокого военнообязанного…
— Видите, и такое случается. Дело в том, — Александра Петровна выпрямилась, положила руки на стол, — что вам предстоит небольшое путешествие в Беларуссь. Маневры, крупномасштабные учения сроком на два месяца.
— Ого. Круто. Но позвольте, уважаемая Сашенька, отчего же так внезапно? Столько лет не трогали, и вдруг изволь, солдат, послужи.
— Ну вы же знаете эти наши загадочные бюрократические дела.
— Понимаю — таинственный ход фишки, тайный ход мастей.
— Вот видите, вы всё понимаете, умница.
— Да нет, не всё, Сашенька. Ничего не понимаю. Из нашего института, известно доподлинно, никого
Женщина сочувственно прищурилась, достала из сумочки пачку сигарет минитмен:
— Курите?
— Нет.
Она понимающе улыбнулась, даже пожалуй, снисходительно. Закурила; неожиданно неизящно, по-мужски, выпустила дым.
— Данила, а вы уже были на выставке Михеля Вольдфогеля? Мне кажется, что были.
— Был, так что из того? — Перемена темы озадачила Данилу, его занимали крупномасштабные учения сроком на два месяца.
— Мило, не правда ли?
— Быть может. Хотя немец.
Она засмеялась. С приятной хрипотцой.
— Не любите немцев?
— Да кто ж их любит?
— В самом деле, — она опять рассмеялась.
Данила сидел дурак дураком. Александра вновь посерьезнела и сказала:
— А можно устроить так, чтобы сборы вас не коснулись.
— И чего это мне будет стоить?
— Сущие пустяки. Завтра, ну, скажем, на пару часиков пораньше встретимся на Дворцовой набережной, со стороны Марсова поля и побеседуем.
— То есть в девятнадцать ноль-ноль? — по-военному четко уточнил Данила.
— Примерно так…
Она аккуратно расписалась в повестке и протянула Даниле:
— Отдадите дежурному внизу.
Данила протянул руку за повесткой, коснулся пальцев Александры Петровны и, неожиданно для самого себя, взяв ее руку в свою, потянулся губами, в явном намерении эту самую руку поцеловать. И уже почти осуществил намерение. Но она мягко высвободила руку:
— Не сейчас.
— Ну да, конечно, — Данила опомнился, да нет, еще не опомнился, а напротив, покраснел как семнадцатилетний.
И выдавил себя в коридор.
— До завтра, — послышалось вослед.
— До завтра, — пробубнил себе под нос Данила.
По лестнице спускался спотыкаючись. Чуть не забыл сдать повестку, но майор своевременно окликнул.
На улице уже было темно. Слева высилась на редкость мрачная многоэтажка.
«М-да», — Данила остановился. Вспомнился Михель Вольдфогель со своим творчеством. Точнее, вспомнились лишь три вещи. Первая: «Мальчик, разбивающий кубик Рубика о мостовую». Мальчуган в матросском костюмчике недвусмысленно занес руку с пресловутым кубиком. На лице печать крайней умственной изнуренности, старческие складки на лбу. «Насмотрелся русских икон, маляр чертов». Там же четкими контурами обозначен результат детской одержимости: разноцветные брызги кубика, фейерверк полупрозрачных лессировок, полупрозрачная же спина удаляющегося мальчугана.
Картина вторая: «Яблоко, разрезанное на три части». Само собою, изображено яблоко, по — немецки аккуратно разделенное на три равные доли, трилистником. И покоится оное на ладони по — фламандски пышной обнаженной особы женского полу. Можно не отрываясь изучать саму особу женского полу — весьма натуралистически выписана. Рука с яблоком смотрит прямо на зрителя, а чуть сбоку и как бы от зрителя к яблоку тянется волосатая мужская длань. Само собою, у зрителя напрашивается сакраментальное: «А чья же третья доля?»