Двойники
Шрифт:
В огромной квартире было тихо, где-то тикали ходики. «Ну-с, теперь и поразмышляем».
Данила оделся. Застегивая рубашку, напоролся взглядом на новый концепт Петрухина «Рай в шалаше». «Ну и ну», — только и подумал Данила. И уже как-то само собой вызрело решение не ходить на работу.
Глава третья
Как известно, все ничтожества мнят себя патриотами. Виктор же Павлович Тыщенко был патриотом высшей пробы.
Сегодня утром он явился на работу, имея при себе внушительный, тщательно упакованный сверток. Первым
Тот сидел у себя на пятом этаже и недовольно созерцал голубой небосвод: потолок комнаты, равно как и чердачные помещения над ним, и самые перекрытия крыши отсутствовали напрочь. Картину приятно разнообразили два ряда неоновых светильников, самоуверенно подпирающих небосвод. Солнце, никогда доселе не проникавшее в эту комнату без окон, неторопливо изучало предметы научного интерьера — письменный стол и сейф.
Сам Вадик обалдело вбирал в себя сложившуюся обстановку и ничего вообще не понимал. Таким застал его телефонный вызов. Вадик, то и дело озираясь на несуществующий потолок, торопливо отворил сейф, добыл папку с бумагами, запер и выскочил вон. Скатился по лестнице и остановился перед дверью кабинета. «Тук-тук-тук».
— Ну? Заходи, — отозвался шеф, — не заперто.
В кабинете Вадюша первым делом глянул в потолок и непроизвольно всхлипнул. Потолок был как обычно. Тыщенко нервно прохаживался туда-сюда. На столе лежал сверток.
— Вова. Ну садись, Вова. Садись, докладывай. Где народ?
— Не знаю, Виктор Павлович. У меня потолок исчез.
Тыщенко внимательно и злобно посмотрел на Гипоталамуса:
— Крыша поехала, говоришь? Зачем же ты так, Вова. Я тебе задал конкретный вопрос.
— У меня в комнате. Там теперь небо прямо вместо потолка, и лампы…
— Стой. Это ты буквально?
— То есть буквальней быть не может.
— Так зачем, Вова, сразу не доложил? — Тыщенко зло уселся в свое кресло. — Тэк-тэк, вот она, Вова, вот она! Бесовская сила, — шеф воздел руку и, как бы вот только сейчас заметив Гипоталамуса: — Креститься умеешь?
— Что?
— Крещеный, говорю? Перекрестись, — Тыщенко размашисто осенил себя крестным знамением. — Вот так. Давай, Вова.
— Зачем, Виктор Павлович?
— Давай, говорю. Приказываю. Ну?!
Андриевский вздохнул и неуверенно перекрестился.
— Четче надо, Вова, истовей, с верою. Вроде и русский человек, а как заморский гость.
Тыщенко взял свой сверток, потянул бечеву. В свертке были, завернутые каждая по отдельности в мягкую фланель, две иконы, на взгляд Андриевского — старинные, на толстых, темных от времени выгнутых досках.
Тыщенко взял одну, вытянул перед собой; несколько мгновений посозерцал, отложил.
— Повесишь вот тут, на стену, — и указал на стену за спиной. — Да не вздумай уронить или еще чего. Я скоро вернусь. Жди здесь, целее будешь. А там посмотрим.
Завернул вторую икону обратно, с чувством обвязал бечевою, сунул в портфель и вышел.
Вскоре бежевый потрепанный ситроен Тыщенко припарковался на платной стоянке у Петросовета. Через пять минут Виктор Павлович уже был в приемной первого секретаря
Секретарь-референт, представительный мужчина в дорогом костюме, вскинул голову и веско вопросил:
— Вы куда, товарищ?
— У меня назначено на десять ноль-ноль. Я — Тыщенко.
И не видя более причин задерживаться, проследовал за массивные, лаково отблескивающие двери.
Осененный флагами — Экономического содружества, Кумачовым и Триколором — Первый сидел и писал. На вошедшего не глянул, наверное, незачем было.
— Емельян Галактионович! Великое дело началось в государстве Российском.
Тот медленно и нехотя оторвался от государственных дел.
— Ну, проходи, Виктор Павлович. С чем на этот раз пожаловал? Сразу предупреждаю — твой вопрос сейчас решается на самом верху, так что с этим в другой раз.
— Вот! — Тыщенко побледнел, торжественно поставил на стол начальству портфель и вытянул икону. Внушительно поглядывая на начальство, распаковал.
— Это что? — удивился и вроде бы стушевался Первый. — Это что значит? Ты, Виктор Павлович, учти: я, сам понимаешь, человек занятой, ты не один у меня, вон в приемной народу полно.
Тыщенко оставил слова Первого без внимания. Он уже вынимал из портфеля последовательно: третий том Толковой Библии издания Московской Патриархии, брошюру «Апокалипсис: вчера или завтра?», кипу каких-то перепечаток и под конец — роскошный глянцевый том «Русское Православие. Духовные чтения». Первый взирал на всё это, отвесив челюсть. Может, и возникла мысль — «снять бы для порядку очки да протереть их эдак как следует», да и та как-то не состоялась.
— Вот, Емельян Галактионович. Началось. Как я и ожидал — у нас, в России началось.
— Что началось-то? Да, партия взяла курс на религиозное возрождение, — взял-таки себя в руки Первый.
— Сначала «экономическая оттепель», затем «религиозное возрождение» — а смысл-то где? Так вот он — Русский Апокалипсис! Емельян Галактионович, необходимо пригласить в кабинет священнослужителя, чтобы освятил, значит, пока не поздно. Я ж вам докладывал о событиях в нашем институте. Всё налицо. А сегодня так и потолок исчез! Скоро звезды посыпятся, то есть спадут с неба. И неба не станет к тому же! Вот! — Тыщенко схватил «Чтения» и раскрыл на заложенном месте: — «Особенности русского национального характера позволяют с несомненностью заключить, что русский народ и есть народ-богоносец…»
Тут же схватил брошюру «Апокалипсис: вчера или завтра?» и продолжил: «…есть тот богоизбранный народ, Россия — та страна, на освященном высшим незримым светом пространстве которой и начнется то величайшее событие, о коем глаголит нам Иоанн. Как заповедано нам от святых отцов — полем Армагеддона избрана Святая Русь, а православные ее суть те запечатленные, которые узрят Грядущего во облаках с силою великою…»
Но Первый уже уткнулся в свои бумаги и, не поднимая головы, заговорил:
— Ну, значит так, Виктор Павлович. Ты, я вижу, маленько переволновался. Комиссию мы в ваш институт уже направили, она разберется, кто воду мутит. А ты ступай домой, отдохни. Хочешь — путевочку в санаторий, по льготному тарифу…