Дьявол в музыке
Шрифт:
– Вот здесь я его и видел, синьор.
– Орфео?
– Да, синьор.
– Расскажи, что тогда происходило.
– Тогда Карнавал шёл уже неделю или две, синьор. У хозяина разболелась голова, он пришёл домой раньше обычного и сказал, что шум на улицах делает ему хуже.
Джулиан кивнул. Карнавал был праздничным сезоном между Рождеством и Великим постом – в «Ла Скала» проходили маскарады, а улицы каждую ночь заполоняли празднующие.
– Я помогал господину отойти ко сну, - продолжал Эрнесто. – Его комнаты была наверху. – Он указан на ряд окон, выходивших во двор. – Появился юноша и встал там, где стоим мы с вами, синьор, и начал петь, так что мы отчётливо его слышали. Сперва хозяин разозлился и велел мне прогнать этого нахала. Но потом сказал остаться и подождать. Он медленно подошёл к окну, будто ходил во сне, но ничего не говорил, пока юноша не допел.
– А что была за песня?
– «Она в объятиях другого»[28] – Эрнесто задумчиво промурлыкал какой-то мотив, - Творения Чимарозы – это музыка нашей молодости – моей и маркеза. Вот странно – я думал, что молодой человек скорее пел бы Россини.
– Но это бы ему не помогло, - задумчиво проговорил Джулиан.
– О чём вы, синьор?
– Я хочу сказать, что Орфео намеренно пытался привлечь внимание маркеза. В этом уединённом месте никто другой его бы не услышал. А ты сказал, что маркез Лодовико как-то рано отходил ко сну. В доме был кто-то ещё?
– Только пара-тройка лакеев, синьор, и стражник. Прочие слуги были на Карнавале. А её светлость должна была вернуться не раньше рассвета.
– Значит, Орфео распевал именно для маркеза.
– Когда вы так говорите, это похоже на правду, - Эрнесто понурился. – Но я тогда об этом не думал. Я сам был глубоко тронут. У него оказался такой чистый голос… я не могу сказать, на что это было похоже. Будто это не человек, синьор, а сама молодость и любовь пели тем вечером.
Джулиан помолчал несколько мгновений.
– А что случилось потом?
– Песня закончилась. Господин вздрогнул и пришёл в себя. Он повернулся ко мне со слезами на лице и сказал: «Эрнесто, я должен его увидеть! Скорее, веди его сюда, пока он не ушёл!». Я поспешил вниз – у меня даже свеча затухла, но я не стал тратить времени на то, чтобы зажечь её. Я вышел через заднюю дверь. Певец был там. Я стоял так близко к нему, как сейчас к вам, синьор, но было так темно, что я не разглядел, как он выглядел. Помню длинный плащ и шляпу с полями, что скрывали его лицо.
– Какого он был роста?
– Я думаю, среднего роста, синьор. Но я не обратил внимания. Откуда мне было знать, что это окажется важным?
– Верно, ниоткуда, - заверил его Джулиан.
– А надо было подумать об этом синьор! Когда я вспоминаю, что я, Эрнесто Торелли, привёл к моему господину… человека, что убил его! Мне хочется разбить голову о стену, синьор!
Джулиан дружески положил руку ему на плечо.
– Я молю не делать ничего подобного. Мне будет непросто распутать это преступление, и я не хочу терять человека, что знал Лодовико Мальвецци, как никто другой.
– Это правда, синьор, - Эрнесто немного успокоился. – Я служил ему с тех пор, как нам обоим исполнилось восемнадцать, и он почти ничего от меня не скрывал, - слуга перекрестился, - Бог и Мадонна, простите меня за слова о том, что я хотел разбить голову о стену! Это не просто смертный грех… Покинуть этот мир, когда я могу помочь найти убийцу моего господина – это предательство. Чем ещё я могу помочь, синьор?
– Что произошло, когда ты нашёл Орфео?
– Я сказал, что мой господин, маркез Мальвецци, услышал его пение и хочет с ним познакомиться. Он поклонился, сказал, что польщён или как-то так. Я попросил его следовать за мной.
– Он был удивлён?
– Не могу сказать, синьор. Он не возражал. Я привёл его в комнату господина. Кажется, он снял шляпу – господин бы разозлился, если бы гость был с покрытой головой – но я всё равно не разглядел лица. В комнате было мало света – маркез берёг свечи. А через минуту или две господин отпустил меня, и я ушёл. Это был последний раз, когда я выдел синьора Орфео.
– Кто выпустил его из дома?
– Кажется, никто не знает этого, синьор. Я думаю, сам маркез.
Джулиан на мгновение задумался.
– Любопытно, что он принимал незнакомца один в такой час. Молодой человек мог оказаться вором или наёмным костоломом.
– Господин был храбрым, синьор, и очень гордым. Он бы не поверил, что кто-то осмелится поднять на него руку. Конечно, когда он принимал гостей, рядом обычно были слуги, но того требовало его положение, а не страх. А услышав пение синьора Орфео, он забыл и о положении. Музыка всегда заставляла его позабыть обо всём. Это было единственное, что могло заставить его забыть, что он Мальвецци.
Это было единственное, что могло заставить его забыть, что он Мальвецци. Эти слова показались Джулиану зловещим указанием на какую-то, пока неведомую истину.
Он спросил Эрнесто о последних месяцах жизни Лодовико. Ссорился ли он с кем-нибудь, принимал ли подозрительных гостей, получал ли странные письма, увольнял ли слуг? Эрнесто покачал головой.
– Помню только, что в день смерти он отчитал синьора Орфео за ссору с Тонио – это был слуга маэстро Донати. Я не знаю, в чём было дело – меня там не было. Помню, что Тонио тогда указали на дверь. Но он не мог убить господина – полиция сказала, что в ту ночь он был в «Соловье» и напился мертвецки.
Эрнесто добавил, что маркез всегда был в хороших отношениях со слугами, арендаторами и соседями. Но не с невесткой – Франческе он как раз писал письмо за день или два до смерти. А в последнее утро его жизни произошло кое-что странное – у ворот Кастелло-Мальвецци оставили свёрток в коричневой бумаге, адресованный хозяину. Эрнесто не знал, что было внутри, а после смерти маркеза посылка куда-то пропала.
– Её прислали почтой? – уточнил Джулиан.
– Нет, синьор. На ней не было штампов, просто большими чёрными буквами написано, что это для маркеза Лодовико Мальвецци.