Дьявол
Шрифт:
— Госпожа знает? — изумился слуга.
Оливер кивнул головой.
— Она хочет дать королю свое отражение в зеркале, — свою радость. Но не больше.
— Господи Иисусе Христе! — ужаснулся Даниель Барт. — Что это все значит?
Неккер обхватил шею Даниеля обеими руками и простонал ему в ухо:
— Радость смерти, последняя радость!
Оливер прошел к королю. Он думал: — Из-за кого я плакал? Из-за него? Из-за себя? Да, и еще раз да! Из-за него и себя: ведь это одно и то же. Но мне труднее, чем ему и чем ей… Моя ноша тяжелее… Я их обоих несу к роковому рубежу! И оба они говорят мне: ты хороший. Быть может, я и не таков, но я хотел бы быть таким. И правда, я многое даю и многое значу: для него я — брат, брат — человек, для нее — сама любовь. Уже давно я чувствую, что горжусь малейшей ее похвалою. И вот теперь, когда я делаю для него все, что еще можно сделать, — нечто воистину тяжкое, — неужто теперь он не смирится! Неужто он не останется по сю сторону рубежа, смягчившись и очеловечившись?
Людовик ужинал с обоими «куманьками». Он внимательно посмотрел на вошедшего Неккера, но ни о чем его не спросил. Разговор шел о рождении дофина и политических последствиях этого факта. Но ни король, ни оба его советника не упоминали о герцоге Гиеньском; они словно избегали касаться этого вопроса и говорили все больше о том, какое влияние весть о рождении наследника будет иметь на международное положение Бургундии. Король был того мнения, что герцог Бургундский по горло занят осложнениями с Германией, окончательно увяз в них и не сможет в ближайшее время оторваться от восточной своей границы, чтобы заняться делами Франции; а что лотарингцы и швейцарцы со своей стороны не оставят его в покое, за это можно поручиться; к этому было в свое время приложено немало усилий.
Неккер все больше молчал. Королю даже казалось, что он и не слушает, а занят своими мыслями.
— Ты имеешь что-либо сообщить мне, друг? — спросил король. Оливер поднял на мгновение взор.
— Нет, государь, — сказал он, — я молчу просто потому, что мне нет прямой необходимости участвовать в разговоре о великом Карле. В данный момент жалкая особа Карла Маленького представляется мне более серьезным объектом дискуссии, и у меня хватает смелости в этом сознаться.
Людовик в изумлении на него посмотрел.
— Ну, Оливер, — сказал он несколько неуверенно, — а я как раз перед твоим приходом и в силу небезызвестных тебе причин попросил моих милых куманьков оставить в покое герцога Гиеньского и не упоминать о нем. Удивляюсь тебе, друг!
— Отчего, государь? — спросил Неккер с доброй улыбкой. — Радость сегодняшнего дня ничем не будет нарушена. Я понимаю ваше благородное, ваше прекрасное стремление не глядеть прямо в лицо суровой политической необходимости, но для этого вовсе не нужно прятать голову в песок. Напротив, государь, — сегодня следовало бы подойти к разрешению этого вопроса милостиво, без гнева и без мысли о смерти. Я не утверждаю, что вопрос этот поддается именно такому разрешению, но вы могли бы отдать дань сегодняшнему радостному дню и сделать хотя бы попытку его разрешить.
Лицо Людовика затуманилось; он глядел прямо перед собой. Оливер обратился к Тристану и Жану де Бону:
— Быть может, мы придем к правильному и выполнимому решению, сеньоры, — с увлечением заговорил он, — если тщательно, справедливо, бесстрастно взвесим и обдумаем все те меры политико-дипломатического характера, с помощью которых можно — в пределах человеческого предвиденья и разуменья — предотвратить опасность, грозящую престолу и наследнику со стороны монсеньора Гиеньского. Поймите меня: исключить из нашего рассмотрения нужно не насильственные меры, как таковые, а лишь вопрос о лишении жизни.
Оба советника с увлечением подхватили это предложение. Тристан формулировал свои выводы как юрист, Жан де Бон — как финансист. Один хотел заставить признать нового наследника путем устрашения, издав для этого соответствующий закон, другой хотел добиться того же посредством целой системы подкупов. Король не говорил ни слова, и лицо его не прояснялось. Неккер предложил было женить герцога Гиеньского на какой-нибудь из провансальских принцесс и сделать его королем Анжуйским. Людовик поднял голову.
— Анжу — это Франция, — холодно сказал он, — тогда в государстве будет два короля; тогда окажутся лишними и ненужными все неисчислимые жертвы, которые я принес для того, чтобы мой царствующий дом наследовал последнему королю Прованса, старику Ренэ Анжуйскому. [73] Это значит пошатнуть основы престола. Это значит отказаться от цели и смысла моей жизни: от единого неделимого государства!
— Так сделайте его королем Сицилии, государь, — предложил Жан де Бон. — Тристан усмехнулся.
73
Рене Анжуйский (1408–1480) — король Неаполя и Сицилии, граф Прованса. Свои итальянские владения передал сыну, Иоанну Калабрийскому, а сам жил в Провансе, занимаясь поэзией, искусством и турнирами. В 1476 г. завещал Прованс Людовику XI.
— Почему не королем иерусалимским? — спросил он. — Это еще дальше; к тому же гроссмейстер ордена тамплиеров [74] охотно пообещает нам обрезать его длинные уши, а кстати, добраться и до его длинной шеи.
Людовик был все так же сумрачен. Некоторое время царило молчание.
Вдруг Неккер встал.
— Разрешите мне отлучиться на несколько минут, государь, — попросил он. Король удивленно посмотрел на него и кивнул в знак согласия.
74
Орден тамплиеров — духовно-рыцарский орден, основанный в XII в. Упоминание Нойманом магистра этого ордена в качестве действующего лица XV в. — такой же анахронизм, как и «фронда» (см. примеч. 35), поскольку орден был уничтожен в начале XIV в., а его магистра сожгли на костре.
Через четверть часа Неккер возвратился; дискуссия была в полном ходу. Оба королевских советника высказывали предположения одно замысловатее другого. Король бросил на входившего Неккера короткий, любопытный, беспокойный взгляд и продолжал слушать все так же безмолвно и равнодушно, как прежде. Вдохновение обоих царедворцев стало постепенно иссякать; безразличие Людовика их обескураживало, а со стороны Неккера они больше не видели поддержки.
— Ну, куманьки, довольно намудрили? — спросил король и, улыбаясь, поднялся со своего места. — Будете ли вы, мои друга верные, Тристан и Жан, всерьез утверждать, что действительно нашли средство избавиться от грозящего нам зла — от посягательства моего брата на захват престола?
Оба смущенно молчали. Король направился к двери.
— Запомните, друзья, — молвил он сурово, — нет гарантий против злой воли человека, покуда человек жив! Покойной ночи, друзья! Пойдем, Оливер.
Они пошли в башню. Людовик взволнованно прошел по кабинету, скользнул взглядом по закрытой потайной дверце, упал в кресло и подпер голову руками.
— Брат, ведь мы решили не говорить о смерти! — пробормотал он. Неккер стоял, прислонившись к деревянной панели с дверцей.