Дьявольский вальс
Шрифт:
– Знаю, – ответил я. – Мне пришлось читать одну из них. На двери библиотеки.
Дэн нахмурился, и его усы разлетелись в разные стороны.
– Какой библиотеки?
– Внизу, здесь, в больнице.
– Черт бы их побрал, – выругался Корнблатт. – Каждый раз, когда мне нужно заняться научной работой, приходится ездить в медицинскую школу.
Мы пересекли вестибюль и подошли к очередям. Одна из врачей заметила знакомого пациента, стоящего в очереди, проговорила:
– Я присоединюсь к вам через минутку, – и отошла, чтобы поздороваться с ребенком.
– Не пропусти собрания, – не останавливаясь, крикнул ей вслед Корнблатт. Когда мы миновали толпу, он продолжил: – Ни библиотеки, ни психиатрического отделения, ни субсидий на научные работы, полное прекращение приема на работу. А теперь идут разговоры о новых сокращениях во всех отделениях. Энтропия. Наверное, эти ублюдки намерены снести нашу больницу и продать участок.
– Ну, не при теперешнем состоянии рынка.
– Нет, я говорю серьезно, Алекс. Мы не приносим дохода, а эти люди судят только по результату. Они замостят участок и разобьют на множество автостоянок.
– В этом случае они могли бы начать с того, что замостили бы стоянку на той стороне улицы.
– Не иронизируй. Мы – поденщики, пеоны для этих типов. Просто еще один вид прислуги.
– Как они смогли взять все под контроль?
– Джонс, новый председатель, распоряжается больничными капиталовложениями. Думается, он делает это весьма успешно. Поэтому, когда тяжелые времена стали еще тяжелее, совет директоров заявил, что им нужен профессиональный финансист, и проголосовал включить Джонса в совет. Тот, в свою очередь, уволил всю старую администрацию и привел армию своих людей.
У дверей лифтов кружилась еще одна толпа. Топающие ноги, усталые кивки, бессмысленные шлепки по ягодицам. Два лифта застряли на верхних этажах. На третьем висело объявление: «НЕ РАБОТАЕТ».
– Вперед, мои солдаты, – скомандовал Корнблатт, указывая на лестницу, и ускорил шаг почти до бега. Все четверо перепрыгнули первый пролет с усердием энтузиастов триатлона. Когда мы взобрались наверх, Корнблатт подпрыгивал на месте, как заправский боксер.
– Пошли, ребята! – Он толкнул дверь.
Аудитория располагалась чуть ниже. Несколько врачей слонялись у дверей, над которыми висел написанный от руки плакат: «Собрание в память Эшмора».
– А что стряслось с Кентом Хербертом?
– С кем? – не понял Корнблатт.
– С Хербертом. Токсикологом. Разве он не работал с Эшмором?
– Не знал, чтобы кто-нибудь работал с Эшмором. Этот парень был одиночкой. Настоящим... – Он умолк. – Херберт. Нет, не уверен, что помню такого.
Мы вошли в большой полукруглый лекционный зал. Ряды обитых серой материей сидений круто спускались к деревянному помосту, на котором располагалась кафедра. Пыльная зеленая доска на колесиках стояла в глубине помоста. Обивка кресел выцвела, некоторые сиденья порваны. Негромкий гул случайных разговоров наполнял комнату.
В аудитории было по крайней мере пятьсот мест, но занято не более семидесяти. Присутствовали такие разные люди, что собрание напоминало провалившихся на экзамене учеников, собранных в один класс отстающих. Корнблатт и сопровождающие его лица направились в нижнюю часть зала, пожимая руки и обмениваясь приветствиями по пути. Я же отстал и устроился в самом верхнем ряду.
Множество белых халатов – работающие на полную ставку врачи. Но почему отсутствуют ведущие частную практику? Не смогли прийти из-за того, что слишком поздно объявили о собрании, или предпочли не участвовать? Западная педиатрическая всегда испытывала некоторое напряжение в отношениях между выпускниками университетов и медицинских школ, но обычно врачи, работающие на полной ставке, и практикующие в «реальном мире» доктора ухитрялись поддерживать сдержанный симбиоз.
Оглядевшись повнимательней, я был поражен еще одним явлением – седых голов было крайне мало. Куда делись те, кто постарше, кого я знал раньше?
Прежде чем я успел подумать об этом, какой-то человек с микрофоном ступил на кафедру и призвал присутствующих к тишине. Лет тридцати пяти, с бледным детским лицом, копной светлых волос и прической в стиле афро. Его белый халат слегка пожелтел и был слишком велик для него. Под халатом виднелись черная рубашка и коричневый вязаный галстук.
– Пожалуйста, тише, – попросил он.
Гул стих. Раздалось еще несколько отдельных голосов, затем наступила тишина.
– Благодарю всех за то, что пришли. Может ли кто-нибудь закрыть дверь?
Головы повернулись в мою сторону. Я понял, что сижу ближе всех к двери, встал и закрыл ее.
– Ну что ж, – начала Прическа Афро. – Первый пункт нашего собрания – минута молчания в память нашего коллеги доктора Лоренса Эшмора. Поэтому прошу всех встать...
Все поднялись с мест. Опустили головы. Прошла долгая минута.
– О'кей, садитесь, пожалуйста, – предложил ведущий.
Подойдя к доске, он взял кусок мела и написал:
Повестка дня:
1. Памяти Эшмора.
2.
3.
4...?
Отойдя от доски, он спросил:
– Желает ли кто-нибудь сказать несколько слов о докторе Эшморе?
Молчание.
– Тогда позвольте мне. Я знаю, что выступаю от имени всех нас с осуждением жестокости того, что произошло с Лэрри, и с выражением нашей глубочайшей симпатии его семье. Вместо цветов я предлагаю организовать фонд и пожертвовать его какой-нибудь организации по выбору семьи. Или по нашему выбору, если в данный момент семье будет слишком тяжело обсуждать эту проблему. Мы можем решить этот вопрос теперь или попозже, в зависимости от того, как вы настроены. Кто-нибудь желает выступить по этому поводу?
– Как насчет Центра по контролю за ядами? – предложила женщина с короткой стрижкой, сидящая в третьем ряду. – Он ведь был токсикологом?
– Центр по контролю за ядами. Хорошо, – сказал ведущий. – Кто-нибудь поддерживает это предложение?
Поднялась одна рука.
– Спасибо, Барб. Итак, продолжим. Кто-нибудь знаком с семьей? Чтобы информировать их о наших намерениях.
Никто не ответил.
Афро посмотрел на женщину, которая внесла предложение.
– Барб, ты согласна отвечать за сбор денег?