Дыхание судьбы
Шрифт:
Тот, кто казался старшим, был одет в легкую, старого фасона полевую куртку на молнии и без знаков различия. Мощный, с бычьей шеей и близко посаженными маленькими глазками на свирепом лице; Прентис собрался было уже обратиться к нему, когда увидел у сидящего рядом человека, узкоплечего и куда менее внушительного, лейтенантские нашивки.
— Лейтенант Коверли?
— Он самый. Что вам нужно?
И Прентису вновь пришлось пройти процедуру установления личности.
— Ну что ж. Добро пожаловать на борт. — Лейтенант встал, оказавшись не только худым, но и небольшого росточка. У него была маленькая изящная голова со светлыми волосами и южный выговор. Влажная ладонь, ногти на пальцах
Мощный сержант тоже встал и сдавил Прентису руку в пожатии.
— Что-то не припоминаю тебя, — сказал он низким, впечатляющим баритоном. — Был раньше в нашем взводе?
— Всего несколько дней. Еще в Кольмаре, при сержанте Брюэре. Только, понимаете, тогда я был вестовым.
— Точно? Я бы сказал, что вестовым у нас все время был Макканн. Ты, верно, был среди тех, кто присоединился к нам в том поезде, в Бельгии. Прав я?
— Правы. И был вестовым до Орбура. Точнее, пока мы не заняли Орбур.
— А что потом? Был ранен?
— Нет, за… заболел пневмонией.
Он сам не понял, почему запнулся. Что постыдного в том, чтобы заболеть пневмонией? Может, побоялся, что Лумис, как до этого Уилсон, примет его за того слюнтяя, заболевшего на фабрике?
— Ясно. А это, — Лумис кивнул на двух других, сидевших за столом, — Кляйн… то есть Джо Кляйн, радист, и Тед Банковски, санитар.
Невозможно было найти более непохожих людей, чем эти двое. Смуглое лицо Кляйна походило на крысиную мордочку и производило впечатление грязного, с его черной ниточкой усов среди трех- или четырехдневной щетины и желтой улыбкой. По сравнению с ним Тед, санитар, просто поражал: чистый, белокурый, лучащийся здоровьем, — прямо-таки отличник-бойскаут или президент польско-американского молодежного клуба. А самое замечательное, что сейчас, когда он протянул сильную и красивую руку, в его глазах появилось узнавание.
— Да-да, — сказал он. — Кажется, я припоминаю. У тебя еще был ларингит или что-то в этом роде?
— Верно, был.
— Куда мы его определим? — спросил лейтенант Лумиса. — В каком отделении больше всего не хватает людей?
— Черт, да везде не хватает. Но, думаю, больше всего у Финна. Хорошо, Прентис, пойдешь в первое отделение. Кляйн, смотай за Финном.
— Есть.
Радист с привычной миной недовольства торопливо обежал стол и выскочил в заднюю дверь. Прентису ничего не оставалось, как стоять и ждать — никто не предложил ему сесть, — а остальные сели за стол и возобновили прерванный разговор.
Прошло немного времени, и дверь опять распахнулась. Разговор затих. Вернулся Кляйн и с ним худой человек с впалой грудью и в соломенном канотье, какие были гордостью прирейнских щеголей в начале 1900-х годов.
— Финн, у нас для тебя есть новый человек, — объявил Лумис, — так что можешь прекратить свои жалобы. Прентис, это сержант Финн, командир твоего отделения.
Пожимая ему руку, сержант Финн не улыбнулся, и улыбнувшийся Прентис почувствовал себя глупо; тут же он разглядел, что сержант Финн был удивительно молод — лет девятнадцать, максимум двадцать. Но его худое, невзрачное лицо было самоуверенным, и по косому взгляду, брошенному на него Финном, Прентис понял, что тот оценивает его. Он облизнул губы, потупил глаза, как девушка, и в виде самозащиты принялся тайком разглядывать Финна, ища изъяны в сержантском превосходстве. Во-первых, он был таким же тощим, как сам Прентис, но при этом не вышел ростом. И антикварное канотье было не единственной нелепой деталью его наряда: зеленые командирские штаны, больше на несколько размеров, поддерживались обычными цивильными подтяжками в голубую полоску, надетыми поверх узкого грязного
Финн настолько захватил его внимание, что он не заметил появления второго человека — не говоря о том, чтобы посмотреть, кто это, — пока не услышал голос Лумиса:
— А это помощник твоего командира подразделения сержант Рэнд.
— Сэм!
Прентис в восторге тряс знакомую четырехпалую руку, хлопал по знакомому крепкому плечу, а Сэм Рэнд лишь однажды позволил своему каменному лицу расплыться в улыбке при виде старого знакомого.
— Рад встретить тебя, Прентис, — сказал он и объяснил окружающим: — Мы прибыли на одном корабле.
— Черт меня возьми! — кричал Прентис с энтузиазмом коммивояжера. — Так ты теперь сержант Рэнд — вот это да!
Он понимал, что все это звучит несколько чрезмерно, но казалось важным дать всем, а особенно Финну, понять, что этот замечательный и ценный человек его друг.
— Хочешь подняться наверх, Прентис? — спросил Сэм. — Подыщем тебе место для спанья. — Он обернулся к Финну. — В комнате Уокера есть свободная койка; ничего, если он займет ее?
Финн пожал плечами, при этом штаны у него поднялись и опустились на подтяжках.
— Мне все равно.
Следуя за Сэмом по полутемному коридору, полному пристальных глаз, Прентис надеялся, что все заметят, что Сэм несет часть его вещей и расспрашивает приятельским тоном:
— Как чувствуешь себя, Прентис?.. Где тебя лечили?
Все в конце концов сложилось хорошо. Сейчас он положит вещи, получит разрешение отлучиться и отправится во взвод оружия, чтобы разузнать о Квинте.
— Как там Квинт? — спросил он, поднимаясь по лестнице вслед за медленно покачивавшимся задом Сэма, и сперва подумал, что тот не расслышал. — Эй, Сэм? Как Квинт?
Сэм задержался на ступеньке и оглянулся через плечо, но на Прентиса не смотрел. Сказал: «Да не очень» — и стал подниматься дальше.
— Хочешь сказать, он болен?
— Нет, хуже.
— Значит, ранен?
— Давай войдем в комнату.
В комнате пахло старыми обоями, отсыревшей штукатуркой и оружейной смазкой. Прентис присел на край койки, накрытой лоскутным одеялом, а Сэм — в изысканное старинное кресло.
— Это случилось сразу после того, как мы вышли из Орбура, — сказал он. — По дороге в Аппенвайер — другой город, который мы заняли. Дело в том, что мы должны были пройти огромное поле, а там, на поле, были установлены фугасы. Не много, но все-таки. Так вот, я не видел, как это произошло, — взвод оружия шел на каком-то расстоянии позади нас и левее, — сам я не видел, но слышал потом, что рассказывали. Говорят, Квинт наступил на мину. Так вот, говорят, что его ранило не слишком тяжело — в тот первый раз. Санитар побежал к нему и начал перевязывать; только тут на помощь побежал еще один санитар, и тот, второй санитар, подорвался на другой мине, прямо рядом с ними. Все трое погибли на месте.
Они долго молчали; на кухне зазвучал и затих смех: кто-то травил анекдоты.
— Мне правда жаль, Прентис, — сказал Сэм. — Знаю, вы с ним были большие друзья.
Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Протянул сигарету Прентису, взял себе и неуклюже чиркнул дорогой зажигалкой, наверно реквизированной в каком-нибудь немецком доме. Затем нагнулся в кресле и выпустил длинную струю дыма в пол между ботинок.
— Я его видел только за день до того. Рассказывал, что тебя ранило; он очень переживал за тебя.