Дюма

Чертанов Максим

Третья составляющая газеты — беллетристика: романы Дюма, рассказы и стихи его друзей. Полезным сотрудником оказалась графиня Даш: весь 1854 год «Мушкетер» печатал ее «Жизнь и любовные приключения Екатерины Шарлотты де Грамон де Гримальди, княгини Монако» (текст приписывали Дюма). Жорж Санд давала рассказы. Сесиль Жерар, знаменитый охотник, опубликовал воспоминания, а Дюма — очерк о нем. «Дорогие читатели» присылали свои тексты — их тоже публиковал, если были не совсем плохи, безжалостно переделывал, большинство не обижались, но с одной дамой, Клеманс Бадер, вышел скандал: возмущенная правкой, она пыталась подать в суд, потом выпустила памфлет «Александр Дюма-Солнце»: «До чего же он счастлив, этот господин Дюма, тем, что у него есть его „Мушкетер“! Он себя ласкает и нежит, холит и лелеет на страницах этой газеты, он себя нахваливает, он глаз с себя не сводит и любуется собой в своих владениях!» Не так уж глупа была эта женщина. Парфе писал брату о «листке, который никого не пугает, но который, кажется, никого и не занимает и который останется — если вообще останется — в памяти лишь как самый невероятный памятник самовлюбленности и предвзятости суждений… Это даже не любопытно: разве что плечами пожимают, только и всего. Мемуары

Дюма, которые составляют основную часть издания и из которых отныне изгнана политика… представляют собой неудобоваримый сборник давних закулисных анекдотов и цитат, приведенных в беспорядке, без плана, без цели, без разбора, кстати и некстати. Те, кто, подобно мне, искренне любит Дюма, могут лишь глубоко огорчиться при виде того, как он губит себя, расточая подобным образом свой талант, и ставит под удар свою литературную репутацию».

Еще были переводы: Гориц перевел сатирические сказки венского юмориста Морица Готлиба по прозвищу Сапфир, с которым Дюма познакомился в Брюсселе. Были интервью, которые Дюма брал сам. Делакруа вспоминал, как тот ворвался к нему в полночь: «Это человек, который не так мыслит, как я, он отвлекается, разбрасывается… Бог знает, что он сделает из ответов, которые я дал ему!» Но Дюма оказался прекрасным интервьюером, доброжелательным и точным.

Основной литературный материал для «Мушкетера» он поставлял сам — прежде всего «Мои мемуары». Хотел с Эскиро писать биографию Мишле, тот согласился, но не доверял Эскиро, и проект был брошен. Заканчивал «Графиню де Шарни», начал серию «Сказки для детей» (переводы-пересказы). С весны 1854 года печатал роман «Сальтеадор», вещь наивную, написанную «левой ногой», причем вряд ли его собственной, так как в тот же период он писал весьма качественную эпопею «Парижские могикане». Это приквел к роману «Бог располагает», где описана революция 1830 года: теперь Дюма захватил 1820-е годы, бесчинства «взбесившегося принтера» и попытку восстания 1827-го. «Могикане» и их продолжение «Сальватор» печатались в «Мушкетере» с 5 февраля 1854-го по 28 марта 1856 года, а затем в газете «Монте-Кристо» аж до 1859-го. Текст длинный и неровный: он писался с Полем Бокажем, и легко увидеть, где Бокаж, а где Дюма. Бокаж писал «дамскую» часть: масса любовных историй, рассказы о детстве героев (это в основном первая половина «Могикан» и вторая «Сальватора»), а остальное — политика, Наполеон, религия, философия — то, что было интересно Дюма.

Сальватор — сверхчеловек, но не такой, как Бальзамо, это — Бэтмен, он спасает девиц, устраивает браки. Он — революционер: «Теория Сальватора была проста: глубокая любовь ко всем людям без различия каст и рас, полное уничтожение границ для объединения рода человеческого в единую семью по слову Христа, которое, дав свободу и равенство, должно было одновременно даровать и братство. В его понимании все люди были детьми одного отца и одной матери, все были братьями и, стало быть, все были свободны. Значит, рабство, под какой бы личиной оно ни скрывалось, представлялось ему чудовищем, и он хотел его уничтожения как первопричины зла». Сальватору оппонирует другой добрый персонаж, аббат Доминик, что «шел от Бога и как бы снисходил от Бога к человечеству; Сальватор искал тайну Христа в человечестве и поднимался от человека к Богу. Человечество для аббата Доминика представляло собой творение Божье; для Сальватора Бог был творением человека; по мнению аббата Доминика, человечество имело право на существование, лишь поскольку оно создано, поддерживается, направляется высшей силой; Сальватор полагал, что общество не имеет смысла, если оно не свободно, если оно само не является направляющей силой». Носитель третьей идеологии — художник Жан Робер, который «был далек от мысли, что Бог наградил душой только людей; вслед за индийскими брахманами он скорее готов был поверить в то, что душа животного дремлет или заколдована… Нередко он пытался представить себе первобытного человека, что произошел от животных, братьев своих меньших, и ему казалось, будто в те времена животные и даже растения, младшие братья животных, были проводниками и наставниками человечества. Он с благодарностью думал о том, что существа, которыми управляем сегодня мы, руководили нами тогда, направляя наш нетвердый разум с помощью своих уже устоявшихся инстинктов, наконец, были нашими советчиками, — эти маленькие, эти простые существа, кем мы помыкаем теперь!».

Именно в «Могиканах» Дюма впервые описал все, что творилось вокруг закона о святотатстве, когда «партия священников завладела настоящим, прошлым и уже потянулась расставить свои вехи в будущем», когда шла «война не на жизнь, а на смерть, объявленная под тем или иным видом разуму, человеческой духовности, законам, наукам, литературе»: «Иезуитство насквозь пропитано печалью и озабоченностью, пронизано захватническим и завистливым духом деспотизма и придирчивости… иезуиты нашептывают королю анафемы против любой знаменитости, исходят завистью к чужому богатству, брызжут ненавистью к чужому уму, противопоставляют себя любой передовой мысли. Их путают свободные, возвышенные, независимые люди, и они по-своему правы: каждый, кто не является их прислужником или рабом, становится им врагом!.. Будучи по видимости лишены прав, в действительности они являлись абсолютными хозяевами Франции… Палата депутатов представлялась им самозваной властью, чем-то вроде собора раскольников, зато себя они считали законными представителями страны… Кабинет министров был для этой конгрегации лишь инструментом разрушения того, что внушало ей опасения… козлом отпущения, отводящим от нее в нужную минуту народный гнев… В эпоху, когда это считалось невероятным, смутно назревала религиозная война».

С религией связана одна из сюжетных линий: Сарранти, отец аббата Доминика, был предан Наполеону и хочет возвести на престол его сына, герцога Рейхштадтского (умершего в 1832 году). Сарранти хватают, судят как уголовника за убийство, которого он не совершал, присяжные выносят смертный приговор. Его сын узнал на исповеди имя настоящего убийцы и молит папу римского позволить нарушить тайну для спасения невиновного, но… «Сын мой! — медленно, но твердо выговорил папа. — Скорее погибнут один, десять праведников, весь мир, чем догмат!» Тогда аббат убивает человека, который ему исповедался, а Карл X, узнав обо всем, милует его и его отца. Кажется, Дюма, насмотревшись на всяких королей, пришел к выводу, что Карл был очень даже ничего.

Настоящий, «большой» Наполеон физически не присутствует в «Могиканах» — Дюма еще не был готов писать его, — но его обсуждают, всё в том же ключе, что в ранней биографической книжке: как орудие Провидения: «Повсюду, где бы ни прошла французская мысль, свобода следом делает гигантский шаг, разбрасывая революции, как сеятель бросает зерна». И даже падение Наполеона на пользу свободе. «Свершилось все, что предвидел мудрый Господь. Париж не смог навязать свою цивилизацию Москве: Москва сама пришла за ней в Париж… люди с Невы, Волги и Дона проведут три года на берегах Сены; они впитают в себя новые и непривычные идеи, произнося незнакомые слова — „цивилизация“, „свобода“; они вернутся в свою дикую страну, а восемь лет спустя в Санкт-Петербурге вспыхнет республиканский заговор…» Наполеон Малый меж тем по примеру дяди решил воевать с Россией. Дюма, «Из Парижа в Астрахань»: «После ликвидации Польши, после того, как была раздавлена Венгрия, император Николай убедился, что никакая сила в Европе не может ему противостоять». Прелюдией к войне стал конфликт Николая с Луи Наполеоном: царь считал императора нелегитимным и в поздравительной телеграмме обратился к нему «дорогой друг» вместо положенного по протоколу «дорогой брат». 17 января император предъявил России ультиматум: увести войска из Дунайских княжеств и начать переговоры с Турцией, Россия разорвала дипломатические отношения с Англией и Францией, началась Крымская война — дележ ослабевшей Османской империи; англичане из врагов становились друзьями, Ватерлоо забыли — Дюма предсказывал это 20 лет назад, да никто не верил.

Дела «Мушкетера», несмотря на затруднения с наличностью, шли хорошо. За два месяца газета приобрела четыре тысячи подписчиков и продавала еще шесть тысяч экземпляров в Париже. Дюма вновь задумался о театре и в конце 1853 года излагал министру внутренних дел проект: построить театр, который будет ежегодно получать от него четыре пьесы и «представит взору народа все, что было великого в нашей и иностранной истории». В первую неделю января 1854 года, через 25 месяцев после банкротства, он выплатил большую часть долгов. Деньги текли отовсюду. У Кадо издали «Мои мемуары» — восемь томов под заглавием «Послание от 1830 года 1842-му» и почти все романы Дюма. Французский театр 13 января 1854-го поставил комедию «Ромул». В Брюсселе играли «Юность Людовика XIV», во французских провинциях — «Мушкетеров». «Водевиль» 22 мая поставил пьесу «Мраморщик», написанную в соавторстве с Лери и Бокажем. Из Турина поступают деньги за «Савойский дом». Своих текстов так много, что можно не все давать в «Мушкетер»: роман «Паж герцога Савойского» по материалам «Савойского дома» печатался в «Прессе», слабая попытка романа о Наполеоне «Капитан Ришар» — в «Иллюстрированном мире», детектив «Катрин Блюм» — в «Родине». Одна маленькая неприятность: Макс Гориц оказался не политэмигрантом, а уголовником в розыске и был арестован, Дюма вызывали в полицию, он переполошился, просил дочь переслать переписку с Горицем. Ноэль Парфе — брату, 10 апреля 1854 года: «Что за люди окружают этого несчастного умнейшего дурака!»

И все же «Мушкетер» был так успешен, что газетный магнат Полидор Мийо и журналист Ипполит Вильмесан предложили купить его, сохранив за Дюма место сотрудника с высоким окладом. Вильмесан вспоминал, как Мийо сказал ему: «Этот великий безумец, Дюма, выпускает газету, имеющую огромный успех, найдя способ вовлечь публику, которая каждое утро бежит покупать его листок; но это не может продлиться долго. Если кто-то не наведет порядок в его делах, он далеко не уедет». Они пришли в редакцию, изумились, как все бестолково: «Никогда не существовало редакции столь многочисленной, первому встречному здесь подавали кофе, и весь Париж числился редакторами с фиксированными окладами… Но 100 тысяч франков и немного порядка — и „Мушкетер“ может стать хорошим выгодным делом. Мийо давал деньги, я был готов работать, Дюма сказал, что подумает, а на следующий день я получил от него записку: „Дорогой собрат, то, что предлагаете мне Вы и Мийо, — великолепно. Однако я всю жизнь мечтал иметь собственную газету, наконец-то она у меня есть, и самое меньшее, что она может мне принести, это миллион франков в год. Я еще не взял ни су из гонораров за мои статьи; если считать по 40 су за строку, то со дня основания „Мушкетера“ я заработал 200 тысяч франков; я спокойно оставляю эту сумму в кассе, чтобы через месяц взять оттуда сразу 500 тысяч. При этих обстоятельствах я не нуждаюсь ни в деньгах, ни в директорах; ‘Мушкетер’ — это золотое дно, и я намерен разрабатывать его сам…“ В этом письме — все безумие великого человека».

Глава четырнадцатая

ЗАЯЦ И ВОЛК

Загородный дом Дюма не купил, а снял в сентябре 1854 года за 3600 франков в год дом на улице Амстердам, 77, с каретным двором: вместо двора разбил сад, завел кур с петухом, собак и кошек, вызвал дочь — начинать оседлую степенную жизнь. Завершал «Графиню де Шарни»: 7 ноября 1793 года Конвент объявил суд над королем. Бальзамо, вновь появившийся на страницах, а с ним и автор считали это одной из главных ошибок революции: умнее было его втихую удавить, как бы цинично это ни звучало, а если уж судить, то не лично короля, а принцип монархии. А так получили жертву — это еще аукнется. Дантон опять пытается все взять в свои руки, но брезгливые жирондисты в Конвенте не дают. Все, кто мог предотвратить террор, оказались бессильны; на первый план выходят Марат, «кровавое чудище», и Робеспьер, который до сих пор «прятался» и «выжидал», и уже маячит на горизонте — но видит его лишь всезнающий Бальзамо — «новый Цезарь», что «восстановит трон Карла Великого».

«— Стало быть, наша борьба за свободу бесполезна?! — в отчаянии вскричал Жильбер.

— А кто вам сказал, что один из них, сидя на троне, не сделает для свободы так же много, как другой — при помощи эшафота?..

— Каков же будет результат от всего этого шума, дыма и неразберихи?

— Результат будет такой же, как после всякого генезиса, Жильбер; на нашу долю выпало похоронить старый мир; нашим детям суждено увидеть рождение нового мира; а этот человек — великан, охраняющий в него вход… Братья, придет день, когда слово, представляющееся нам священным, — родина или другое слово, которое мы считаем святым, — нация — исчезнут, как театральный занавес… все выдуманные границы исчезнут, все искусственные перегородки будут сметены…»