Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 9
Шрифт:
— Джин отправилась в кабинет со старым номером «Таймса», полотенцем и ножницами. Остальное покрыто мраком неизвестности.
— Откуда бы нам подсмотреть, как они будут выходить из кабинета?
— Сядем на лестницу. Они нас не заметят, если не пойдут наверх.
Они вышли в холл и сели в темном уголке лестницы, откуда сквозь перила видна была дверь кабинета. Затаив дыхание, как в детстве, Динни ждала, не спуская глаз с этой двери. Вдруг оттуда появилась Джин с газетным кульком в одной руке и ножницами в другой и сказала, обернувшись назад:
— Помни, папочка, сегодня тебе нельзя выходить без шляпы.
В ответ послышалось нечто нечленораздельное, и дверь закрылась. Динни перегнулась через перила.
— Ну, как?
— Все в порядке. Немножко поворчал, — неизвестно, кто его теперь будет стричь и прочее, да и брак без оглашения он считает не совсем приличным; но сотню в год дает. Когда я уходила, он набивал трубку. — Она постояла, разглядывая кулек. — Ну, и зарос же он. Сейчас пообедаем, Динни, а потом двинемся.
За обедом священник был галантен, как всегда, и Динни смотрела на него с восхищением. Этот пожилой вдовец вот-вот лишится единственной дочери, которая несет все хлопоты по дому и приходу и даже стрижет отца, и все же он остается невозмутимым и даже не жалуется. Чем это объяснить — воспитанием, добродушием или чувством облегчения, совсем недостойным христианина? Этого Динни не могла решить, и сердце ее сжалось. Скоро на его месте окажется Хьюберт. Она внимательно посмотрела на Джин. Да, эта тоже сумеет справить собственные похороны, если не чужие; но командовать она будет грациозно, не надсаживая горла, и никогда не станет вести себя как вульгарная кумушка. Эх, если б у них с Хьюбертом хватило чувства юмора!
После обеда священник отвел Динни в сторону.
— Моя милая Динни, — если вы разрешите вас так называть, — что вы на это скажете? И что говорит ваша матушка?
— Нам обоим это напоминает детский стишок: «Филин и кошечка поехали кататься по морю…»
— «…в красивой зеленой лодочке». Все это так, боюсь только, что у Джин и вашего брата нет «целой кучи денег», как у филина и кошечки. Однако, — добавил он задумчиво, — Джин хорошая девочка и очень… м-м… энергичная. Я рад, что наши две семьи снова… м-м… соединятся. Мне ее будет недоставать, но нельзя же быть… м-м… эгоистом.
— Не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — рискнула сказать Динни.
В голубых глазах священника мелькнул веселый огонек.
— Да, — сказал он, — нет худа без добра. Джин не хочет, чтобы я был посаженым отцом. Вот ее метрика на случай… м-м… если возникнут вопросы. Она совершеннолетняя. — Он передал Динни пожелтевшую бумажку. — Господи боже мой! — вздохнул он от души, — Господи боже мой!
Динни так и не решила, стоит ли его жалеть. Скоро они снова отправились в путь.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Высадив Алана Тасборо у дверей его клуба, обе девушки поехали дальше в Челси. Телеграммы Динни не посылала, надеясь на свое счастье. У дома на Оклистрит она вышла из машины и позвонила. Дверь открыла пожилая горничная, лицо у нее было испуганное.
— Миссис Ферз дома?
— Нет, мисс, дома капитан Ферз.
— Капитан Ферз?
Оглядевшись по сторонам, горничная зашептала:
— Да, мисс; мы совсем голову потеряли; не знаем, что и делать. Сегодня днем является вдруг капитан Ферз, а нам ничего и не говорили. И хозяйки нет дома. Ей принесли телеграмму, а ее взял капитан Ферз; потом кто-то звонил ей два раза по телефону, но передавать ничего не велел.
Динни подыскивала слова, чтобы спросить про самое страшное.
— Как… как он выглядит?
— Не знаю, что и сказать, мисс. Ни словом не обмолвился, только спросил: «Где хозяйка?» Выглядит-то он неплохо, но мы ведь ничего не знали, вот мы и боимся; дети дома, а где хозяйка — не знаем.
— Подождите минутку, — сказала Динни и вернулась к машине.
— В чем дело? — спросила Джин, выходя к ней.
Девушки посовещались на тротуаре, а в дверях стояла горничная и не сводила с них встревоженных глаз.
— Надо разыскать дядю Адриана, — сказала Динни. — Ведь тут дети.
— Поезжай, а я войду и подожду тебя. У горничной такой испуганный вид.
— Кажется, он был буйным, Джин; знаешь, а вдруг он сбежал?
— Бери машину. Ничего со мной не случится. Динни сжала ее руку.
— Я возьму такси; тогда у тебя будет машина, если придется уехать.
— Хорошо. Объясни ей, кто я такая, и поезжай. Уже четыре часа.
Динни кинула взгляд на дом и вдруг заметила в окне столовой чье-то лицо. Она видела Ферза всего два раза, но тут же его узнала. Забыть его было невозможно: лицо его было словно пылающий за решеткой огонь — резко очерченное, суровое, широкоскулое, с усами щеточкой; в густых темных волосах проступала седина, отливавшие сталью глаза беспокойно мерцали. Глаза эти уставились сейчас на нее с такой горячечной напряженностью, что у нее защемило сердце, и она отвернулась.
— Не смотри вверх! Он там, в окне, — сказала она Джин. — Если бы не глаза, он выглядел бы совсем нормальным…. Давай либо вместе уйдем, либо обе останемся.
— Нет, со мной ничего не случится, поезжай, — и Джин вошла в дом.
Динни поторопилась уйти. Ее потрясло это неожиданное появление человека, которого все считали неизлечимо больным. Она не знала, при каких обстоятельствах Ферза поместили в клинику, да и вообще знала о нем только одно — он совершенно измучил Диану перед тем, как окончательно свихнулся; она решила, что найти выход сможет только Адриан. Дорога в музей казалась нескончаемо долгой, но Адриан еще не ушел, и Динни сбивчиво ему все рассказала, а он только с ужасом, на нее глядел.
— Ты не знаешь, где Диана? — спросила она в заключение.
— Вечером она будет у Флер и Майкла. Я тоже туда собирался. Но где она сейчас, я не знаю. Поедем на Окли-стрит. Все это как гром среди ясного неба.
Они сели в такси.
— Дядя, а ты бы не мог позвонить в клинику?
— Нет, сначала я должен поговорить с Дианой. По-твоему, он выглядит нормально?
— Да. Только глаза… но я помню, — они у него всегда были такие.
Адриан схватился за голову,
— Какой ужас! Бедная моя девочка!
У Динни заныло сердце: ей было мучительно жаль их обоих.
— Как страшно, — добавил Адриан, — что возвращение этого бедняги вызывает во мне только ужас. Господи! Плохо дело, Динни, плохо дело!
Динни сжала его руку.
— Дядя, а что говорит закон?
— Бог его знает! Официально он никогда не был признан сумасшедшим. Диана этого не хотела. Он находился в частной клинике.
— Но не мог же он выйти сам, по своей воле, так, чтобы об этом не сообщили близким?
— Кто знает, что там произошло? Может, он такой же безумный, как раньше, и сбежал оттуда в минуту просветления. Но что бы мы ни делали, — и тут Динни глубоко тронуло выражение его лица, — нам надо думать не только о себе, но и о нем. Разве можно мучить его еще больше? Бедный Ферз! Любая беда — болезнь, бедность, пороки, преступления, — ничто не может быть трагичнее психического расстройства.