Джульетта
Шрифт:
Верни ж мой грех.
Уже на рассвете мы с Дженис заснули на ложе из документов, вдоволь заморочив себе головы семейными преданиями. Всю ночь мы путешествовали по времени от 1340 года до наших дней, и когда веки уже слипались, Дженис знала почти не меньше моего о Толомеи, Салимбени, Марескотти и их шекспировских воплощениях. Я показала ей все, до последнего клочка, бумаги из маминой шкатулки, включая истрепанный томик «Ромео и Джульетты» и записную книжку с набросками. К моему глубокому удивлению, сестрица не заявила права на серебряное распятие,
– Смотри, - заметила она, проглядывая длинный свиток сверху донизу, - сплошные Джульетты и Джианноццы!
– Они были близнецы, - пояснила я и зачитала отрывок из одного из последних писем Джульетты к сестре.
– Вот она пишет: «Ты часто говорила, что на четыре минуты младше, но на четыре века старше меня, и теперь я понимаю, что это значит».
– Мороз по коже!
– Дженис снова сунула нос в свиток.
– Может, они здесь все близнецы? Это у нас гены такие, что ли?
Но кроме того факта, что наши средневековые тезки тоже были близнецами, между нами было мало схожего. Они жили в эпоху, когда женщины были безгласными жертвами мужских ошибок; мы же, благодаря прогрессу, были вольны совершать собственные ляпы и кричать о них так громко, как нам заблагорассудится.
Только когда мы продолжили читать дневник маэстро Амброджио, два очень разных мира, наконец, нашли общий (я бы даже сказала - универсальный) язык: деньги. Свадебным подарком Салимбени стал венец с четырьмя крупными драгоценными камнями - двумя сапфирами и двумя изумрудами; видимо, именно эти сапфиры впоследствии были вставлены в глаза статуи на могиле Джульетты. Но сон сморил нас, не дав дочитать главу.
Я проспала всего часа три, когда меня разбудил телефон.
– Мисс Толомеи, - прочирикал диретторе Россини, наслаждаясь своей ролью ранней пташки.
– Вы уже встали?
– Сейчас, да.
– Я поморщилась, взглянув на наручные часы, - было девять утра.
– Что случилось?
– К вам пришел капитан Сантини. Что мне ему сказать?
– Уф… - Я оглядела бардак в номере и мирно сопящую на кровати сестрицу.
– Я спущусь через пять минут.
Разбрызгивая капли с мокрых после скоростного душа волос, я кинулась по лестнице, прыгая через ступеньку, и увидела Алессандро на скамейке в сквере перед отелем, рассеянно игравшего цветком магнолии. При виде его у меня потеплело на душе, но едва он поднял глаза и встретился со мной взглядом, я вспомнила о фотографиях в мобильном, и покалывающее счастливое предчувствие немедленно перешло в жгучее сомнение.
– Бодрое утро!
– с наигранной радостью сказала я.
– Есть новости о Бруно?
– Я заходил вчера, - сказал он, задумчиво глядя на меня.
– Но вас не было.
– Не было?
– с хорошо разыгранным удивлением сказала я. В своем ажиотаже после свидания с Ромео-байкером на башне Манджия я совершенно забыла о встрече с Алессандро.
– Странно. Непонятно. Так что же сказал Бруно?
– Не много.
– Алессандро отбросил цветок и встал.
– Он мертв.
Я беззвучно ахнула.
– Как, вот
Пока мы медленно шли по городу, Алессандро объяснил, что Бруно Каррера, ограбивший сейф в музее Пеппо, утром был найден мертвым в своей камере. Трудно сказать, было то самоубийство или кто-то свой заставил его замолчать, но, подчеркнул Алессандро, требовался не просто фокус, а настоящее волшебство, чтобы повеситься на старых растрепанных шнурках ботинок, не порвав их своим весом.
– То есть вы намекаете, что его убили?
– Несмотря на отвратительный характер, поведение и пистолет, мне стало жаль Бруно.
– Кто-то не хотел, чтобы он заговорил?
Алессандро подозрительно взглянул на меня, словно я знала больше, чем говорю.
– Судя по всему, да.
Фонтебранда, старый общественный фонтан, которым пользовались до самого проведения водопровода, находится на широкой открытой площадке у подножия сбегающих вниз перепутанных средневековых улочек Сиены. Это целое здание, сложенное из старинного красноватого кирпича, с глубокими арками, образующими галерею, к которой ведут широкие ступени, густо заросшие сорняками.
Сидя на кирпичном бортике рядом с Алессандро, я смотрела на прозрачную зеленую воду большого каменного бассейна и любовалась калейдоскопом солнечных бликов на древних стенах и сводчатом потолке.
– Знаете, - сказала я, с трудом воспринимая всю эту красоту, - ваш предок был настоящим куском дерьма!
Алессандро удивленно засмеялся - нерадостным смехом.
– Вы хоть не судите меня по моим предкам!… И прошу вас, не надо копировать свою прародительницу.
«А по фоткам на мобильнике моей сестрицы тебя судить можно?» - подумала я, наклонившись и опустив пальцы в воду, но вслух сказала:
– Тот кинжал… Можете оставить его себе. Вряд ли Ромео когда-либо захочет его забрать.
– Я поглядела на Алессандро, страстно желая назначить кого-нибудь виновным за все преступления мессира Салимбени.
– Какая ужасная смерть… С другой стороны, он же не умер и вернулся, чтобы спасти ее.
Секунду мы молчали. Алессандро улыбался, я сидела нахмурившись.
– Бросьте, - сказал он, наконец.
– Вы живы; смотрите, вон солнышко сияет. Именно в этот час нужно сюда приходить: свет проходит через арки и освещает воду. Позже Фонтебранда становится темной и холодной как грот. Вы ее не узнаете.
– Странно, - пробормотала я, - как все может измениться за несколько часов.
Если Алессандро и понял намек, то виду не подал.
– У каждого явления есть своя темная сторона. Но зато так жить интереснее.
Несмотря на подавленное настроение, я не удержалась от улыбки при этом образце мужской логики.
– Мне пора испугаться?
– Как сказать.
– Он снял пиджак и положил к стене арки, глядя на меня с вызовом.
– Старики говорят, что Фонтебранда обладает особой силой.
– Продолжайте. Я скажу, когда станет страшно.
– Снимите туфли.
Я невольно расхохоталась.
– О'кей, я испугалась.
– Давайте, вам понравится.
– Я смотрела, как он стянул собственные туфли и носки, закатал штанины и опустил ноги в воду.