Джули отрешённый

Олдридж Джеймс

– Ну, да, конечно.

– Я тебе хотела написать, – сказала она, и в глазах ее появились слезы, точно пенка на молоке, – но Джули не позволил. Я совсем потеряла голову. Это было ужасно. Но мне пришлось написать Бетт. Не могла я от нее скрыть.

– Бетт мне сказала, – тихонько подтвердил я, входя за ней в кухню.

– Но ему, пожалуйста, не говори, Кит. Ничего ему не говори, ладно?

– Ну, конечно, не скажу.

– Что же мне оставалось делать… – Миссис Кристо стиснула руки, прижала к груди, словно пыталась утишить боль. – Он ничего мне не позволяет.

– Да что с ним такое? – вставил я, наконец.

– Он мне не говорит.

– А доктора вы звали?

– Он ничего мне не позволяет. Ему так было плохо, я думала, он умрет.

– И давно это с ним?

– Уж несколько недель, целый месяц, наверно. Больше…

– Господи, – пробормотал я. – Бедняга Джули.

Миссис Кристо дрожащими пальцами утирала слезы.

– Это его господь покарал. Кит. Это кара небесная.

– Джули не за что карать, миссис Кристо. Он ничего такого не сделал, сами знаете.

– Я-то знаю. Кит. Но больше ведь никто не знает. Все думают, он сбился с пути истинного. Но Джули не виноват. Виноваты другие, его вынудили. В наши дни все погрязли в грехе, даже славные люди тоже.

– Но из-за этого он не мог заболеть, – стоял я на своем.

– Тогда почему же он лежит и не встает? Что-то с ним неладно, Кит. Ты сам увидишь. На него смотреть страшно.

– Все обойдется, – сказал я.

Миссис Кристо уже хотела благодарно меня обнять, но я отступил за стол и сказал:

– Может, я пойду, взгляну на него?

– Хорошо, – прошептала она. – Только ничего ему не говори, ладно?

Я вышел из-за стола и прошел за ней через кухню на крытую веранду по другую сторону дома – в обитель Джули: на двенадцати квадратных футах железная койка да комод из сосновых досок. Голый дощатый пол, москитная сетка, серые стены.

– Вот твой друг Кит, – решительно объявила миссис Кристо, однако в голосе ее сквозила неуверенность и мольба. – Он сам пришел тебя навестить. Я ни слова ему не говорила, Джули. Он только что пришел. – Она держала меня за руку, словно я был единственным доказательством ее невиновности.

С Джули никогда ничего нельзя было предвидеть, а сейчас я уж вовсе не знал, чего от него ждать. Но, взглянув на него, совсем утонувшего в серой постели, так что виднелось только лицо, я чуть не ахнул. Он явно был очень болен. Лицо обтянуто, щеки ввалились. Всегда матово-белая кожа стала совсем прозрачной, блеклой, точно увядающий лепесток. Но глаза смотрели сурово и сверкали, словно он только что прошел через какое-то жестокое испытание, и лишь теперь я понял, что при всей своей худобе и угловатости раньше он всегда был жилистый и здоровый. Хрупкий, конечно, но не болезненный. А сейчас передо мной совсем еще мальчишка, которого свалил серьезный недуг. Скорей всего (уверен, что не ошибаюсь) он перенес сильнейшее воспаление легких.

– Тебя прислал Билли? – спросил он, но не пошевелился.

– Нет. А что? Ты ждал от него кого-нибудь?

– Если он хочет забрать свои инструменты, они под кроватью.

– Я не встречал Билли с тех пор, как мы с тобой виделись на той танцульке за городом, но вряд ли он беспокоится о своих инструментах.

Сесть Джули не пытался. Выпростал худые руки из-под одеяла, и оказалось, на нем старая скаутская рубашка, вероятно, дар какой-нибудь местной благотворительницы, скорее всего миссис Пай: на болезни и всяческие беды у нее нюх был, как у ищейки. Когда кто-нибудь у нас в городе хотел отделаться от изношенной или ненужной одежды, он швырял свое тряпье, точно на свалку, через забор миссис Пай, а она его простирывала, складывала в сарае и потом во время своих благотворительных обходов отдавала какому-нибудь бедолаге. Миссис Кристо, вероятно, приняла рубашку просто из вежливости, чтоб не обидеть добрейшую миссис Пай, но Джули тогда, видно, был уж совсем слаб, не то нипочем не согласился бы ее надеть.

– Ты прямо какой-то невозможный, – сказал я. – Почему ты не дал позвать врача?

– Я здоров, – ответил он. – На что мне врач…

– Что-то не похоже, что ты здоров. Сразу видно, тебе самое место в больнице.

Как всегда в разговоре с Джули, меня зло взяло, и в то же время хотелось защитить и оберечь его, и представилось, как он лежал тут без сна, в ознобе, и мучился, и отказывался от всякой помощи, словно и помощь – тоже вмешательство в его нескончаемую борьбу со всеми скрытыми врагами.

– Что ж ты не дал мне знать? – сказал я.

– Мне уже лучше.

Я сел на постель, жесткую, как гранит.

– Знай я, что ты так болен, я принес бы тебе винограду или какую-нибудь книжку.

На это не обязательно было отвечать, и Джули не ответил.

– Может, тебе что-нибудь нужно? – спросил я. Я все еще не пришел в себя, страшно было на него смотреть.

Он покачал головой, не отрывая ее от подушки.

– Пойду, принесу вам по чашечке чаю, – сказала миссис Кристо. Все это время она стояла в дверях, прижав руку к груди. А теперь улыбнулась, прикрыв удлиненные глаза, словно наконец-то ей, слава богу, разрешили улыбнуться. – У меня есть пирожки с мясом, я испекла для Джули.

Я не отказался. Мне жаль было миссис Кристо не меньше, чем самого Джули, и я ничем не хотел ее огорчать.

– Какой сегодня день, Кит? – спросил Джули, когда она вышла.

– Среда.

– Дормен Уокер еще не заплатил мне за последнюю неделю в том месяце. Может, сходишь к нему, получишь?

– Придется подождать до конца недели. Он уехал в Ной на распродажу овец.

– Понятно. Но ты потом получи с него деньги и, если не хочешь больше сюда заходить, оставь в кухне на столе или отдай Мейкпису.

– Я забегу в воскресенье днем, – сказал я.

– Тебе Скребок не попадался? – спросил он.

– Несколько дней назад я его видел, он хромал по проулку за пожарным депо.

– Ему теперь все время достается, старый стал, не успевает увертываться. Оттого и хромает.

– С виду он ничего.

– Дай ему колбасы, – велел Джули. – Он, наверно, где-нибудь за кондитерской миссис Джойс. Он всегда там бродит, а она всегда старается его ошпарить.

Сроду не слыхал, чтоб Джули по своей воле произнес такую длинную тираду, да притом глаза его сверкали, щеки ввалились, он был точно одержимый.