Джулия
Шрифт:
Мать Гермеса Катерина пила. С помощью алкоголя ей удавалось забыть на время о нищете, о безнадежном положении семьи. Ее муж не вылезал из тюрем, оказываясь там всякий раз из-за пустяковых краж. Трезвая Катерина была доброй женщиной и хорошей матерью, но когда она напивалась, то теряла человеческий облик.
Джулия внимательно слушала Гермеса. Теперь она поняла, что имел в виду отец, когда говорил о нищей и неблагополучной семье своего трудолюбивого ученика.
— А почему тебя зовут Гермесом? — продолжала свой допрос Джулия.
—
С детской непосредственностью он аккуратно собрал ложечкой остатки нерастаявшего сахара со дна кофейной чашки и, вскинув на Джулию свои голубые глаза, с улыбкой сказал:
— Спасибо. Пора за работу.
Он вышел в сад, и Джулия как завороженная последовала за ним. «Какой он красивый, — подумала она, — самый красивый на свете! И как это я раньше не замечала?»
Ветер стих. Дождя уже не было.
— Почему ты сторожевая собака? — задав очередной вопрос, Джулия громко чихнула.
— Ты не пробовала принимать панадол? — вместо ответа спросил Гермес.
— Бесполезно. Пока само не пройдет, никакие лекарства не помогут. Ответь все-таки, почему ты назвал себя сторожевой собакой?
Гермес взмахнул топором и вонзил его в надрубленный ствол. Потом разогнулся, поплевал на ладони и задумчиво потер их.
— Ты не хочешь отвечать?
— Это не очень интересная история. — Он посмотрел на нее в упор. — Думаю, тебе знать ее совсем не обязательно.
— Ошибаешься. Я очень люблю всякие истории, и твоя история мне очень интересна.
— Отец сам выбрал для меня такую роль. Он хотел, чтобы я приглядывал за матерью. Дело в том, что, когда он сидел в тюрьме, мать каждый раз беременела. Нас у нее шестеро, и все от разных отцов.
Гермес покраснел. В уголках его мягких, красиво очерченных губ появились горькие складки. «Зачем я откровенничаю с этой несмышленой девчушкой?» — подумал он, невольно любуясь ее блестящей черной косой и глубокими бархатными глазами.
Джулия тоже смутилась. Нет, она не находила ничего шокирующего в признании Гермеса, просто ей стало стыдно, что она вызвала его на откровенность, заставила признаться в том, в чем ему явно признаваться не хотелось.
— Какая же я идиотка! — с искренним отчаянием воскликнула она. — Задаю тебе дурацкие вопросы… Лучше бы молчала!
Гермес легонько хлопнул ее по плечу и улыбнулся.
— Ничего страшного! — словно подбадривая ее, сказал он. — У нас в квартале все об этом знают, хотя и не подают виду. И то, что моя мать пьет, тоже ни для кого не секрет. Конечно, я мог бы тебе что-нибудь наврать, но мне не хочется. Ты такая… непосредственная, что тебе грех врать. Что касается моих родителей, я их очень люблю — и мать, и отца тоже. Да, несмотря ни на что, Корсини я считаю своим отцом, и должен тебе сказать, он не такой уж плохой человек, хотя и не может похвастаться благородным происхождением.
— Происхождение тут ни при чем! —
— Вот и я говорю, ни при чем! — подтвердил Гермес.
— Папа говорит, что ты способный и много знаешь, — решила переменить тему Джулия.
— Послушай, детка, мне надо закончить работу и идти домой заниматься. Ты не против, если мы продолжим наш разговор после моих экзаменов?
— Дедушка говорит, что я часто сама не знаю, чего мне хочется. Зато я знаю, что если мне чего-нибудь хочется, то сразу, сейчас. В июле меня здесь не будет, я уеду в Модену.
Гермес отложил топор, взял в руки ее лицо и поцеловал. Для Джулии это было полной неожиданностью.
— Ты не такая, как другие, Джулия, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — И хотя у тебя распухший нос и красные глаза, ты очень красивая. Ничего, что еще девочка, зато все понимаешь, как взрослая. И еще ты очень милая.
Джулия вспыхнула.
— А ты умеешь вгонять женщин в краску. — В ее улыбающихся глазах стояли слезы, и причиной их на этот раз была вовсе не простуда.
— Жаль, что у меня нет времени на девушек, особенно на таких, как ты.
— А чем я такая особенная?
— Отвлекаешь человека от работы.
— Просто я тебе не нравлюсь.
— Ты мне очень нравишься.
— Докажи!
Гермес склонился к ней, приблизил свои губы к ее губам, и она почувствовала прикосновение его языка. Впервые в жизни ее, пятнадцатилетнюю девочку, целовал мужчина. Целовал по-настоящему, не то что Заира.
— Теперь во мне миллионы твоих вирусов, — со смехом сказал Гермес. — Через два дня я буду чихать, как и ты. Довольна?
— Гермес, ты чудо! — прошептала Джулия.
Красноносая, со слезящимися глазами и гнусавым от насморка голосом, она чувствовала себя в эту минуту самой счастливой и самой красивой на свете — ведь она нравилась такому замечательному парню!
— Иди в дом, здесь холодно, — заботливо сказал Гермес и направился к дереву, а Джулия опрометью бросилась в свою комнату и заперлась изнутри. Ей надо было побыть одной, еще раз вспомнить и прочувствовать то, что с ней случилось, — ведь это был ее первый любовный опыт.
Через несколько минут в саду раздался треск — упало срубленное Гермесом дерево.
Глава 2
Ежедневно с пяти до восьми вечера Гермес работал в мясной лавке на улице Беато Анджелико. Хозяин говорил, что у него золотые руки, и за работу платил щедро. Никто, даже он сам, не умел так искусно разделывать мясо, как Гермес. Орудуя тяжелым топором, словно игрушечным, он ловко отрубал ребрышки, грудинку, край, кострец, филей с косточкой, и хозяин только ему доверял оформление витрины. В покупателях недостатка не было, причем многие старались заходить в лавку под вечер, чтобы полюбоваться работой ловкого статного рубщика.