Джума
Шрифт:
– Вы уж извините меня, старика, совсем раскис. Думал, молодой еще, взвалил ношу, как прежде, а она, видно, не по годам да и не по уму оказалась.
Иволгин, прихлебывая горячий чай, исподволь наблюдал за ним, с удивлением отмечая происшедшие в докторе перемены: резко и разом проступившие на лице морщины, потухший взгляд, запавшие щеки и оттого заострившиеся нос и скулы, мешковато сидящий на похудевшем теле старомодный пиджак, но тщательно отутюженный и чистый, подрагивающие, с тонкой, прозрачной кожей, руки.
"Вот же время гадское пришло!
– злясь неизвестно на кого и что, думал Петр Андреевич.
– Или всегда оно такое было? Чего нам всем не хватает?! Приходим в этот
– вместо пшеницы пол-планеты наркотой изгадили. Оружия наклепали: считай, на каждого жителя Земли - по десять автоматов, ящику патронов и, наверное, по три-четыре ядерные боеголовки. К двадцать первому веку идем... Только, идем ли? Скорее, подползаем на четвереньках! Границами перегородились, армии пораздували, "прессуем" друг друга. Для чего?!!
Вот он - "пособник империализма", сидит сейчас передо мной. И что мне с ним делать? Дело заводить? Как же: помогал иностранному шпиону! Подрывал обороноспособность родной страны! А то, что эту оборону девятый год неграмотные крестьяне в Афгане в хвост и в гриву долбят - только гробы считать успеваем!
– никого не волнует. И ведь не объяснишь никому: не шпиона Артемьев спасал, а долг отдавал. И не ради себя, а ради памяти родителей.
Так почему его понятие о собственных чести и долге должно значить меньше, чем честь и долг перед страной? Почему вообще эти понятия оказались диаметрально противоположны? Почему человек пол-жизни вынужден мучиться, страдать, ломать, изводить себя, выбирая между личным и общественным? А, выбрав, потом всю вторую половину - каяться и проклинать всех и вся.
Да, я сочувствую этому честному и благородному старику. Я его понимаю. Дальше что? Я - тоже "пособник" и враг народа? Да народу, по большому счету, наплевать на все эти шпионские страсти, высшие интересы государства и прочую галиматью. Ему что надо? Хлеб, любовь и крышу над головой. Все! Остальное он, от избытка чувств и в благодарность, сам создаст и реализует. Но низ-з-я-яя! Куда ж тогда всю эту свору государственных мужей, идиологов и жрецов девать? А "жрецы" они еще те: жрут, жрут - никак не нажруться..."
Артемьев окончательно успокоился и пришел в себя. Он чуть отодвинул чашку и с благодарностью проговорил:
– Спасибо вам, Петр Андреевич, за чай и за... понимание. Я, если позволите, продолжу.
– Сидящие за столом напряженно замерли. Но Артемьев, словно не заметив, вновь заговорил: - Я упоминал о нескольких словах, произнесенных...
– он запнулся на мгновение, но потом четко выговорил: Сержем Рубецким.
– Жестом остановив Иволгина, собравшегося было задать вопрос, пояснил: - Видите ли, Петр Андреевич, у князя Сергея Михайловича в эмиграции родился сын. По семейной традиции ему дали имя деда - Михаил. У него, в свою очередь, со временем тоже появился сын, которого нарекли, как вы уже поняли, Сергеем или Сержем, на французский манер. Они же жили в провинции Квебек. Она издавна считается франко-канадской. Но это необходимое отступление...
Я думаю, имя генерал-майора Кавасимы Киоси вряд ли что-то скажет кому-либо из вас. Как и... название "Джума".
Добровольский неперпеливо заерзал на стуле, бросая красноречивые взгляды на майора и незаметно указывая на присутствующую при разговоре Сотникову. Иволгин и сам уже понял, что ее желательно под каким-то благовидным предлогом удалить из комнаты. Ибо характер предстоящей беседы вовсе не предназначался для посторонних. Тем более, учитывая статус Сотниковой, как сожительницы убитого воровского "авторитета". Все решилось,
– Извините, Георгий Степанович, что прерываю вас.
– И уже обратившись к майору, добавила: - Петр Андреевич, может, пока вы будете беседовать с доктором, кто-то из ваших помощников выслушает меня? Мы могли бы поговорить в кухне.
Иволгин с готовностью кивнул Костикову и Добровольскому. Когда они вышли, оставшиеся в комнате Игорь и Петр Андреевич с вниманием вновь стали слушать рассказ нейрохирурга.
– ... На чем мы остановились? Ах, да, простите... Кавасима Киоси и "Джума". Почему именно эти слова, произнесенные однажды внуком князя меня насторожили? Я слышал их неоднократно от своего отца. Он был единственным в этом крае эпидемиологом, который так именовал чуму.
– Артемьев позволил себе слабую улыбку: - Иногда, правда, он называл ее Пиковой дамой. Видите ли, так сложилось исторически, что все, связанное с чумой, у людей ассоциируется с черным цветом. В старину, например, на Востоке вокруг населенных пунктов, где свирепствовала чума, вывешивали на городских стенах черные штандарты, как предупреждение для всех, кто оказывался рядом с очагом болезни. Потому отец и называл чуму Пиковой дамой.
Что же касается Кавасимы Киоси, то это история не менее занимательная. Генерал-майор Кавасима Киоси был незаурядной личностью и высокообразованным человеком, несомненно - прекрасным организатором и талантливым ученым. В жизни он выбрал и военную, и научную стезю. К сожалению, закончил Киоси плохо, как и его сподвижники по "научной деятельности".
30 декабря 1949 года Военный трибунал приговорил его, среди прочих, к длительному сроку заключения, как бывшего начальника отдела бактериологического отряда №731. В ходе заседаний судебного процесса, который проходил в Хабаровске, было неопровержимо доказано: во время второй мировой войны в Японии создавались специальные подразделения для производства биологического оружия, готовились военизированные команды для заражения бактериями населения, скота, посевов, водоемов и колодцев на территориях государств, подвергшихся японской агрессии. Кроме этого, было установлено, что биологическое оружие, и не без успеха, применялось в войне против Китая и в диверсионных вылазках против Советсткого Союза.
Что касается Китая, то в качестве примера приводился факт вспыхнувшей в 1947 году в Северо-Восточном Китае, в Маньчжурии, тяжелейшей по течению и последствиям эпидемии чумы, в результате которой особенно пострадали две провинции - Тунляо и Жэхэ.
– Откуда вам это известно?
– с некоторым удивлением спросил Петр Андреевич.
Артемьев чуть улыбнулся:
– Вы даже не представляете, насколько легко, порой, собрать "совершенно секретные" сведения абсолютно легальным путем. При условии, конечно, если знаешь, где искать, что именно и как. Вы напрасно удалили Капочку. Все, что я рассказал, нашла она - в архивах и на книжных полках Публичной библиотеки.
– Сотникова?!
– недоверчиво воскликнул Иволгин.
– Но она же...
– Увы, Петр Андреевич, - понял его мысль Артемьев.
– Да, она была, скажем так, женой вашего подопечного Горыныча. С него, Евгения Ивановича Свиридова, и началась, собственно, вся эта история. Жизнь он вел, прямо сказать, недостойную и порочную. Но, справедливости ради, считаю своим долгом отметить: Евгений Иванович из, по-видимому, только ему известных соображений, решил отойти от "дел" и вообще уехать из страны, забрав жену и ребенка. Но прежде, решил довести до конца дело о "Джуме".