Ее город
Шрифт:
Каждый раз старик в оцепенении смотрел на мир — на свой мир, где страдал от изоляции и насмешек. Он не был знаком с этими самодовольными старьевщиками, просто все сознательно и бессознательно пытались построить собственное счастье на несчастьях других. Зарабатывание денег — это реальность и ограниченный ресурс, а удовольствие — это вещь духовная, дарующая бесконечное наслаждение, и многим трудно отказаться от него и освободиться. Старый носильщик ничего не говорил, но в полдень не ел пампушку, приготовленную на пару; у него не было денег на еду, однако он не жаловался и терпел. Наконец даже охранники не выдержали и пришли уговаривать старика:
— Забудь об этом, иди в другое место собирать «рухлядь», иначе умрешь от голода.
Хуже всех себя чувствовала Чжан Хуа. Она лишь притворялась глухонемой, когда речь заходила о скупке «рухляди», но иногда все же поддерживала Толстушку
Время от времени и Ван Хунту, проходя мимо ворот, мог бросить старому носильщику сигаретку. Тот благодарил его. Мой сосед также угощал сигаретами охранников. Ван Хунту вообще такой человек — высокомерный, со вспыльчивым характером; например, в тяжбе с профессором Жао Циндэ он готов стоять насмерть. Однако он очень радушен с охранниками и дворниками, с Чжан Хуа, которая приглядывает за велопарковкой, с Толстушкой, с праздно шатающимися стариками, с родственниками соседей, которые приезжают в гости из сельской местности. Он часто дарил Толстушке и другим детям небольшие подарки — например, брелок для ключей, кусачки для ногтей или что-то еще — и только потом поднимался к себе. Тем самым Ван Хунту пытался завоевать симпатию соседей к своей жене Не Вэньянь, и соседи обычно обходились с ней вежливо, не желая оскорбить его. Однако даже Ван Хунту не осмеливался продавать скопившуюся дома «рухлядь» старому носильщику, так как это насторожило бы Не Вэньянь. Чжан Хуа очень злилась на удивительное упрямство старика. Обсуждая с соседями другие вопросы, она часто кричала: «Больше всего я ненавижу деревенщину!»
Ван Хунту улыбнулся и сказал:
— Чжан Хуа, а ты ведь реинкарнация бодхисатвы Гуаньинь.
Наша новая соседка Сюй Дина в замешательстве спросила:
— Почему это?
Вообще-то, на Сюй Дина никто не обращал никакого внимания. Она не пережила с нами ужас коллективного ремонта. Повседневная жизнь кажется будничной, в ней нет ничего нового, однако река никогда не бывает одинаковой, и новичкам приходится самостоятельно и осторожно переходить бурлящий поток.
Постепенно старый носильщик стал чувствовать себя вольготно, походка его обрела твердость, когда он приходил к воротам рано утром, и он уже не сидел, замерев в одной позе. Старик собрал много газет и, усевшись на ступеньках, внимательно их читал. Никто не продавал ему «рухлядь», он не обедал, зато имел массу свободного времени и почти все это время посвящал чтению. Он вертел газету снова и снова, словно вчитывался между строк. Человек может не есть, но курить-то ему охота. Старый носильщик держал в руке горящую сигарету и, выждав, делал глубокую затяжку, а затем поднимал руку к виску, чтобы сидеть в клубах сизого дыма и вдыхать аромат. В течение многих дней соседи болтали на велопарковке, и лишь потом вдруг до них дошло: старый носильщик читает! Они обсуждали: «Эй, оказывается, старик умеет читать! Так лихо читает газеты, будто у него докторская степень».
Наша новая соседка Сюй Дина как-то заметила, что носильщик довольно мил. Никто не согласился с ней, и атмосфера стала напряженной. Сюй Дина ошарашенно оглядывалась по сторонам, но в конце концов ей все же пришлось упрямо оправдываться:
— У бедных просто есть свои деревенские особенности, и они прекрасны по сравнению с порочностью современных богачей.
Дул северный ветер. Настала настоящая зима. Когда мы вступили в период растущей Луны, выпало немного снега, ветер усилился, а солнце оставляло аромат на всем, что мы вешали сушиться на морозе. Мы с соседями начали закупать мясо и рыбу для вяления, места у нас в доме довольно мало, но всем хотелось сделать домашние консервы. Маринованные овощи, которые готовят по ночам, пахнут по-особенному. Сразу ощущается, что приближается Новый год, очередной виток стремительно прирастающих лет.
В один из таких дней старый носильщик внезапно пропал. Он не предупреждал, что больше не придет, просто не пришел, и все. Приступочка у ворот опустела, и порывы ветра заметали лестницу зимней пылью. Обрывки газет разлетались, и не было старого носильщика, чтобы собрать их. Охранники стояли на ступеньках, покачиваясь и озираясь; зажав между губ сигареты, они оглядывались, недоумевая: «Не замерз ли где?»
Слова их долетели до велосипедного сарая, и Чжан Хуа воскликнула:
— Поделом ему! Собаке собачья смерть!
Сюй Дина, которая в этот момент парковала свой велосипед, больше не могла этого выносить. Она выглядела взрослее, чем юная девушка, но не настолько взрослой, чтобы называть
Сюй Дина осуждающе заметила:
— Он никому не делает ничего плохого, а ты так говоришь!
Чжан Хуа ответила:
— А что такого я говорю? Вон председатель Мао даже написал стихотворение: «Цветущая слива радуется снегу в небе, мухи, замершие от холода, не жужжат».
Сюй Дина не расслышала и переспросила:
— Председатель Мао правда сказал про замерзших мух «не жижа»?
Чжан Хуа серьезно ответила:
— Правда.
И громко рассмеялась. А вместе с ней и все присутствующие на велопарковке, кому было больше сорока лет. Сюй Дина смеялась так сильно, что лицо ее стало пурпурным. Она не могла подобрать слов. Время — безжалостная штука, эпоха эпохе рознь. Все, что нам передано из прошлого, освещает свет времени, ничего не искажая. Как вы понимаете, не всегда хорошо оставлять в истории свое имя — ваши слова могут неправильно истолковать, люди, возможно, пошутят над ними и все испортят.
Когда старый носильщик наконец исчез, Чжан Хуа решила, что он просто выбрал себе другую дорогу в жизни. Она расслабилась, подшучивая над Сюй Дина, и все смеялись до колик в животе.
(11)
Для китайцев встреча Нового года[69] — очень важное событие, и этот праздник отличается от других. Другие праздники — просто праздники: можно поесть чего-то вкусного, посмотреть телевизор, поиграть в маджонг. А вот в Новый год необходимо соблюсти кучу ритуалов, и это вызывает множество чувств: нужно наклеить у входа парные надписи с благопожеланиями, запустить петарды, избавиться от старой одежды и пошить себе новую, помыться и переодеться, поужинать с семьей, раздать детям деньги в красных конвертиках, навестить и поздравить родных; в течение трех дней всем от мала до велика полагается гулять и отдыхать. Не могу забыть тот год, когда у меня не было денег купить своей двухлетней дочке новую одежду. Я перевернула вверх дном шкаф, нашла там отрез красной ткани и, всю ночь просидев перед швейной машинкой, сшила ей накидку. Утром торжественно вручила малышке яркий наряд, та радостно убежала во двор и вскоре, ликуя, вернулась с криками: «Мамочка, скорее выйди посмотри! На Новый год с неба пошел красный снег, так красиво!» Я выбежала вслед за девочкой, и оказалось, что весь двор усеян красными конфетти от петард. Ночные фейерверки вдохновили меня сесть за швейную машинку, а потому вызывали теперь добрые чувства. Мы с дочерью обнялись, наши души преисполнились радостью и счастьем, но это были не обычные чувства — они полыхали как огонь, оставляя отметину на сердце. Как в бесконечные серые будни вдруг раздается бой красного лакированного барабана, от которого содрогается весь мир, так и в обычной человеческой жизни бывает встряска, оставляющая след, моменты, которые ты запоминаешь крепко-накрепко. Разве же это само по себе не радость?!
В новогодней кутерьме мы с соседями по ЖК, разумеется, и думать забыли о старом носильщике. Мы словно стерли его из нашей жизни, причем бесследно. Приступочка у ворот опустела, но никто не считал, что она пустует. Все сновали туда-сюда в новых нарядах, оценивая соседей взглядом, мысленно насмехаясь над ними или нахваливая. Дети испытывали восторг, им казалось, что они своим видом могут даже взрослых заткнуть за пояс; они были чрезвычайно довольны, постоянно лакомились чем-то вкусненьким и ходили важные, будто маленькие божества, — даже не ходили, а порхали. Вот как выглядит праздник весны: в мире нет никого главнее, чем мы сами и наши дети.
Вдруг в один прекрасный день старый носильщик опять объявился. Он притащил свои корзины и уселся на ступеньках под карнизом; курил сигарету, читал газету и молчал, глухой ко всему происходящему. Мы внезапно с удивлением осознали, что прошел уже пятнадцатый день первого лунного месяца, мы отметили Праздник фонарей, и наступил обычный день, но теперь нового года. Неужели старик, которому неведомы отчаяние и печаль прошлого года, пришел, чтобы повторять все те же ошибки? Стертые воспоминания вынужденно восстановились — думаю, тут любой удивился бы. Мы удивились не больше, чем удивлялись прежде, но под удивлением в наших сердцах затаилась жалость: все дело в какой-то «рухляди»? Этот человек ждал так униженно, так настойчиво и упорно. И тогда в наших сердцах загорелся стыд: ведь это всего лишь «рухлядь»! Бесполезные вещи, почти ничего не стоящие, — почему же мы не продали их старику?