Ее город

Ли Чи

Наступил очередной холодный осенний день. Судебный марафон между профессором Жао Циндэ и Ван Хунту принял худший оборот, поскольку суд не поддержал профессора Жао, а принял решение в пользу Ван Хунту и предложил им урегулировать дело во внесудебном порядке. Время от времени профессору Жао Циндэ и Ван Хунту приходилось ходить в суд на переговоры; оба они надевали костюмы и ехали туда на такси, а затем на такси возвращались, и после каждый из них в раздражении снимал костюм. Всякий раз переговоры заходили в тупик, и мужчины потратили целую кучу денег.

Председатель суда, бывшая студентка жены профессора Жао Циндэ, которая также увлекалась литературой и в свободное время писала статьи, поддерживала связь с местной газетой. Приняв дело профессора Жао, она написала статью, где осуждала академический плагиат. Однако постепенно отношение к этому вопросу председателя суда менялось,

и профессор Жао Циндэ убеждал жену зайти к своей выпускнице. Супруга профессора была необщительной и чувствовала себя неловко каждый раз, когда выходила из дома, но поскольку судебный процесс затянулся, сочла своим долгом помочь мужу. Тем вечером она взяла рисоварку, которую ей в свое время подарили на работе, и отправилась навестить свою бывшую студентку. Та как раз ужинала, но у нее дома была очень качественная японская рисоварка. Увидев это чудо техники, жена профессора смешалась, и разговор получился скомканным. Бывшая студентка не приняла подарок, а о деле говорила безучастным тоном. По дороге домой супруга профессора почувствовала себя нехорошо — она наглоталась холодного осеннего воздуха, у нее начался кашель, который перешел в пневмонию; спустя несколько суток ее доставили в больницу, и пожилая женщина в тот же день умерла.

В ЖК мы уже несколько раз проводили похороны. Но в нашем корпусе такое случилось впервые. Толстушка и дети подумали, что это весело, поэтому бегали и кричали без причины, и в нашем подъезде воцарилось оживление. У входа в два ряда поставили венки. И из надписи на траурной ленте мы узнали, что жену профессора Жао Циндэ звали Дэсинь^[75]. В неряшливой пестрой форме прибыли сотрудники похоронного бюро — духовой оркестр всего из трех или пяти человек. Зазвучала траурная музыка, перемежавшаяся популярными некогда эстрадными песнями «Луна представляет мое сердце»^[76] и «Я действительно скучаю по тебе»^[77]. Ритм замедлялся и растягивался, превращая радость в печаль. Катафалк медленно выехал со двора. Профессор Жао Циндэ, одетый в черный костюм и солнцезащитные очки, еле переставлял ноги, и его поддерживала Чжан Хуа. Их сын нес портрет матери; он несколько раз всхлипнул и собрался, словно решив, что этих слез достаточно. Невестка не плакала, а изображала грусть, держа за руку сына, который подпрыгивал как мяч. И только Чжан Хуа заливалась слезами и растирала их вместе с соплями по всему лицу.

Когда в нашем ЖК устраивали похороны, Чжан Хуа обязательно просили помочь. Сейчас она сидела на велопарковке, прикладывая лед к красным опухшим глазам, и корила себя:

— Какого черта я плачу? Это ж чужой для меня человек! Что ж я такая бестолковая! — А после оправдывалась: — Я уже давно вдова. Видя, как умирают люди, я жалею живых и думаю о том, что будет с Толстушкой после моей смерти.

С этими словами она разрыдалась. Два охранника стояли возле своей будочки и смотрели в пустоту. Владельцы маленьких магазинчиков по обеим сторонам дороги вытянули шеи, наблюдая за проезжающим катафалком, вздыхая и комментируя. Старый носильщик сидел на ступеньках, медленно курил сигарету и глядел на похоронную процессию, снова напустив на себя обычный бесстрастный вид. Не Вэньянь со своего балкона сказала мне:

— Вообще-то, мы тоже очень опечалены, старушке еще жить бы и жить. Мир несправедлив к хорошим людям: те, кто заслуживает смерти, не умирают, зато умирают безвинные.

Удивительно, что иск действительно может убить. Что же касается исследования проблем социальной системы, то кто в этом авторитетнее: профессор Жао Циндэ или учитель Ван Хунту? Кто у кого передрал идеи? На самом деле всем в ЖК наплевать на это. В абстрактном смысле имеет значение лишь сама тема, и нормально, что ее изучают сразу несколько человек, даже если при этом возникают споры, разногласия или плагиат. Неужели все это может стоить жизни? В этот день небо, подернутое сизыми облаками, нависло совсем низко, снова полил осенний дождь, и холод пробирал до костей. По окончании похорон все явственно ощущали пустоту и одиночество, соседи были потрясены и не могли подобрать слов.

Старый носильщик пережил и эту историю. После того как его избили, он решил, что ничего особенного не произошло, но позже у него сдавило грудь, его начало рвать кровью. От госпитализации он отказался — денег на это не было, просто купил в аптеке лекарства, чтобы остановить кровотечение, отлежался несколько дней, а потом поднялся, снова взял корзину и пришел собирать «рухлядь».

Через несколько месяцев старик, похоже, совсем оправился. Более того, та драка даже сослужила ему добрую

службу — дела его пошли в гору, ведь соседи только и делали, что вызывали его к себе. У него и в прошлом-то все складывалось неплохо, а теперь он и вовсе стал монополистом. Разумеется, он ни на чем подобном не настаивал, это была наша инициатива, мы соглашались продавать вторсырье только одному старьевщику. Иметь дело со старьевщиками — та еще морока: нужно выйти на улицу и ждать, когда появится подходящий; потом необходимо договориться о цене; многие не признают весы с большим шагом, да и цену назначают крайне низкую — например, полкило макулатуры стоит пять мао, а старьевщики берут за четыре. Выручка с проданной «рухляди» — с гулькин нос, а проблем не оберешься, к тому же приходится много говорить, это скучно и утомительно. Некоторые хозяева даже начинают кричать: «Раздумал я продавать! Раздумал!» Теперь же, уладив все споры, мы естественно обращались к старику. Достаточно было просто выйти на балкон, свистнуть Толстушку и попросить сбегать за ним.

Со временем стало само собой разумеющимся, что «рухлядь» у нас скупал бывший носильщик, и если кто-то звал старьевщика со стороны, это казалось странным. После больших перемен, произошедших в семье профессора Жао Циндэ, Чжан Хуа взялась помогать ему разбирать вторсырье, которое, разумеется, отдавала старику. Лишь Не Вэньянь оставалась непреклонной и принимала его в штыки. Ей мешал не столько он, сколько ее собственные идеи. Не Вэньянь вообще прекратила продавать свою «рухлядь», складируя ее прямо в проходе, ведущем на крутую террасу под крышей. Всегда есть люди, которые страдают из-за своих идей, и Не Вэньянь явилась для меня примером подобного упрямого человека.

Шло лето 1998 года. На город снова обрушились затяжные дожди, которые лили несколько дней и ночей подряд. Однако на этот раз разрушения и потери, понесенные нашим маленьким коллективом, меркли на фоне других, куда более сильных катастроф. Озеро Дунтинху и озеро Поянху, как и тысячи других озер на обширной территории Центральных равнин, вышли из берегов, уровень воды в Янцзы за счет всех ее притоков поднялся, и в верхнем течении начались наводнения. Мы с соседями каждый день ходили к реке, чтобы посмотреть на воду. Янцзы настолько широка и величественна, что при виде нее кружится голова. Мы не боялись подъема воды, но были потрясены погодой. Когда начались работы по ликвидации последствий наводнения, все отправились помогать на набережную, и в ЖК остались лишь старики и немощные. Вот так и делаются великие дела — по велению сердца. Люди просто откликнулись на призыв о помощи. Оказалось, что герои находятся среди нас, и они призывно машут рукой, а наших обыденных «я» мы и сами теперь не в состоянии сыскать.

Старый носильщик поспешил вернуться в свой родной город. В округе Ханьчуаня, где он жил, тоже подтопило несколько деревень. После того, как вода отступила, мы с соседями начали собирать гуманитарную помощь — от одеял и пальто до джемперов и брюк, от осенней одежды до постельного белья и рубашек. Мы относили вещи в районные комитеты и в пункты сбора пожертвований, организованные на улицах; мы перевернули свои дома вверх дном и высыпали все старые крупы и семена кунжута, а заодно избавились от твидовых и хлопчатобумажных пиджаков, прослуживших десятилетия. Если река Янцзы выйдет из берегов и затопит Ухань, то нам это все не пригодится. Правда в том, что материальные вещи не имеют никакого значения, они не способны ни оживить, ни умертвить. Наш энтузиазм рос и рос, и в конце концов достиг точки кипения. Когда старый носильщик вернулся, все принесли ему одежду, носки, одеяла и наволочки, набили его корзины и попросили поскорее вернуться в родной город. Он так и сделал, бормоча слова благодарности, будто священное писание. Наконец наводнения постепенно отступили, великий энтузиазм утих и повседневная жизнь взяла верх над нами; но она уже не повторяла прошлое — это была новая повседневность, а прошлое стало опытом, который всегда полезен. Вернувшегося обратно старика мы воспринимали уже как родного; взгляд его больше не был прикован к земле, и он выражал готовность беседовать со всеми соседями.

С собой он привел маленького мальчика — смуглого, как речная рыбка, тощего, с необычайно длинной тонкой шейкой, осторожного и трусливого, словно зайчишка. Соседи заинтересовались и пристали к носильщику с расспросами:

— Это твой внук?

— Да, внук.

— А сколько ему?

— Три года.

— Три годика — самый интересный возраст.

— Да.

— А зовут как?

— В деревне все кличут Вьюном^[78].

Через три дня Вьюн познакомился с Толстушкой. Толстушка взяла мальчугана за ручку и объявила соседям: