Её вина
Шрифт:
В груди неприятно колет. Только сейчас, сидя напротив замечаю, как проступили на бледной, сухой коже заломы глубоких морщин. Мать Громова выглядит гораздо старше, чем мне сперва показалось. Худая, измождённая, уставшая...
– Увидела его после реанимации… Поломаный весь, едва живой, – плачет она, с трудом сдерживая рыдания.
Я встаю и в один шаг добираюсь до раковины. На автомате открываю шкафчик, дрожащими пальцами откручиваю кран. Левой рукой смахиваю испарину, выступившую на лбу не
Ставлю перед Галиной Юрьевной стакан с холодной водой и, продолжаю стоять рядом. Молча рассматриваю тонкий профиль, очерченный завитушками тонких, седых волос.
– Мужа потеряла, а если бы вдруг и сына… Не пережила бы, – рваный выдох, судорожный всхлип.
Опустив голову, сверлю невидящим взглядом чёртовы подсолнухи и чувствую, как внутри медленно поднимается всё то, что я так упорно в себе подавляла…
Имбирный чай мы пьём в полной тишине. Галина Юрьевна постепенно успокаивается. Смотрит в одну точку, и то и дело вздыхает. Тихонько. Горестно и тяжело.
Я же чувствую себя настолько неловко, что впору провалиться под землю. Лишь бы только исчезнуть из этой квартиры.
– Как вы с ребятами узнали про аварию?
Застываю с вымытой чашкой в руке, но тушуюсь всего секунду. Закрываю кран, ставлю перевёрнутую чашку на полотенце.
– Газета, – выдаю первое, что приходит в голову. – Не так давно вышла статья.
– Да-да, точно, – приговаривает она тихо. – Оленька приносила. Лучше б Максим не читал её… Итак тяжко бедному, а тут на больную мозоль наступили.
– Это вы про олимпиаду? – догадываюсь я.
– Ой, про неё, – снова вздыхает. – Столько лет мечтал попасть в сборную… Ему разве объяснишь сейчас, что это не главное.
– Не главное, – соглашаюсь я.
Подхожу к окну. Оно выходит во внутренний двор. Отсюда хорошо видно ту самую арку, в которой я встретила изрядно напугавшего меня пропоицу.
– Ваша соседка сказала, что сюда приезжают журналисты…
– Да, с недавних пор зачастили, – рассказывает она. – Подробности им подавай. Кто сбил, почему дело не предали огласке.
– И почему? – замираю. Даже дышать перестаю в ожидании её ответа.
– Куда нам связываться с такими людьми…
– Какими такими? – прищурившись, наблюдаю за детьми, играющими на детской площадке, аляпистые конструкции которой смотрятся нелепым ярким пятном на фоне серых, унылых зданий.
– Страшными людьми, Ариночка. Богатыми. Влиятельными, – отзывается она тихо. – Нет правосудия в наши дни, всё решают только деньги.
– Что вы имеете ввиду?
Не знаю, зачем я с таким нездоровым упорством продолжаю развивать эту тему, ведь каждая сказанная ею фраза неприятным чёрным осадком оседает внутри.
– Они могут позволить себе купить всех и всё, –
Я через силу сглатываю шершавый комок, вставший в горле. С ужасом осознаю, что от моей решимости не осталось и следа.
Бежать отсюда, не оглядываясь. Вот чего я хочу сейчас. Только бы не слышать всего этого.
– Вон ведь как хитро всё обставили, мол и дочь-то его не причём. Слепая зона там какая-то. И плевать они хотели на то, что жизнь человеку сломали! – возмущается она.
Непроизвольно в защитном жесте обнимаю себя руками. Понимаю, что она просто хочет выговориться, но от этого не легче…
– Страшно-то что? Так ведь и будет его дочь дальше ездить пьяная за рулём, подвергая людей опасности.
– Может, она не была пьяной, – выходит довольно резко, но женщина, кажется, не обращает на это внимания.
– Безнаказанность как она есть, Ариночка.
Хочется кричать, оправдываться. Но я решаю выслушать всё до конца…
– А лечение? – голос предательски плывёт. – Лечение эти люди оплатили?
Кивает и отодвигает пустую чашку.
– Палату отдельную, врачей… организовали быстро. Сама понимаешь, заинтересованы были в том, чтобы Максима с того света вытащить.
Стою и не могу произнести ни слова. Ведь то, что она говорит, в какой-то степени правда. Жалящая, неудобная, неприглядная.
– Виктор этот, её отец, сразу пообещал все расходы по лечению взять на себя. Но Максим строго-настрого запретил брать у них деньги. Уже и адвокат их изворотливый к нему приходил, да только разозлил сына ещё больше.
– Почему вы не воспользовались их предложением? Это ведь глупо, – разворачиваюсь к ней.
– Я сперва сомневалась, но после того, как мне за молчание предложили конверт… а после отказа открыто пригрозили… – переходит на шёпот.
Осекается на полуслове. Боится, что взболтнула лишнего по глупости.
Открыто пригрозили…. Женщине.
Я прекрасно понимала, какими методами действовал Пронин и отец, но отчего-то именно сейчас всё это звучит особенно гадко и страшно.
– Операцию на ноге мы оплатили сбережениями Максима. Штифты, пластины поставили. Да только вот через некоторое время что-то пошло не так. Сына стали беспокоить сильные боли, нога опять отекла и распухла. Врач говорит мол осложнения какие-то и надобно опять ложиться под нож.
Вот значит как… Отец, разумеется, смолчал о том, что Громовы от его помощи отказались. И про осложнения ни слова… Уверял меня, что всё хорошо. Не знает? Или скрывает?
Галина Юрьевна снова плачет, утирая слёзы платком.