Эффект бабочки в СССР
Шрифт:
— Например? — Машеров смотрел, как Сазонкин разливает крепчайший чай по стаканам, колет сахар ножом в сахарнице.
— Например — семнадцатого мая сего года вулкан Сент-Хеленс, что в Соединенных Штатах, начнет извергаться. Будет сначала один взрыв, потом, двадцать пятого мая — второй. Погибнет что-то около шестидесяти человек. Среди них -фотограф Роберт Ландсбург. Фотоаппарат его найдут, пленку проявят, тело его — исчезнет, видимо — сгорит дотла. Ну, и чернохвостые медведи... То есть, нет — то олени чернохвостые, а медведи — обычные. Их тоже много помрет.
— Записал? — спросил Петр Миронович у Сазонкина.
Тот чиркал в блокноте карандашом, и, закончив стенографировать,
— Ладно, это будет легко проверить. Да я и так — после Плесецка и той истории в афганском ущелье... Я ведь действительно уточнял, что там произошло — вы оказались на сто процентов правы. В общем — я вам верю. По крайней мере — верю в то, что вы не собираетесь вводить меня в заблуждение, и что вы вправду что-то такое знаете... Расскажите мне еще раз, как у вас это происходит? Ну, эти откровения? — Машеров стучал пальцами по ободку стакана, очевидно нервничая.
— Да какие откровения, Петр Мировнович? Я ведь не апостол Иоанн, чтобы у меня откровения были... Это что-то похожее на воспоминания. Что-то читаю, с кем-то общаюсь — и вспоминаю какие-то события, людей, ситуации, и вдруг понимаю — этого ведь еще не случилось! А потом оно начинает сбываться... Иногда это мелочи, как, например, с морёным дубом на дне излучины Днепра — я вот так вот вспомнил, прямо вживую представил, как будто некие типы околокриминальной наружности цепляют корчи со дна тросами и тракторами вытаскивают драгоценную древесину на берег, чтобы потом продать за рубеж. Ну, и дал наводку Волкову.
— Волков... Ох уж этот Волков! Я виделся с ним в середине апреля. Про вас мы тоже говорили. Я хочу его забрать в центральный аппарат, — почему-то разоткровенничался Петр Миронович. — Очень сильная личность, хоть и неоднозначная. Ему бы варягов на Царьград водить, а не заводом управлять... Но эффективный хозяйственник, этого не отнять — за то и ценю!
— И согласился уехать из Дубровицы? — прищурился я.
— Ха! В самую точку! Я понять не могу — у вас там в Дубровице какой-то особый микроклимат? Или коллективное помешательство— в одну и ту же сторону? Кому из толковых дубровчан повышение ни предлагаю — все начинают вежливо отказываться. Аргумент, конечно, хороший — мол, город свой любят... Я тоже, может быть, Ширки свои люблю! Вы вот вроде такой же — патриот малой родины, но в Минск-таки перебраться решили. В чем секрет?
— А я жениться тут, в столице, собрался. И обратно всё-таки уеду, годиков через пять, как Дворец зимних видов спорта у нас построят... — улыбнулся я. — Так что нет никакого секрета.
— И вы туда же! Погодите-ка, а что за история с еще одним Дворцом спорта? Про пожертвования на эти ваши единоборства — слышал, а про это...
— Ну, можно сказать, это я так намекаю на свой интерес в этом деле. Вы поспособствуете тому, что в Дубровице построят ещё и Дворец зимних видов спорта — с уклоном в биатлон, а я вам расскажу, где в Кабардино-Балкарии можно найти месторождение на девяносто тонн золота. А еще — ткну пальцем в некое якутское урочище, где имеется неразведанное месторождение алмазов, примерно на сто миллионов карат.
Я уже упоминал про свою дебильную суперспособность запоминать непроизносимые названия? Эти две ласточки тоже были оттуда.
Машеров откинулся на стуле:
— Гляди, Валентин Васильевич, какой у нас тут интересный товарищ вырисовался! И ведь не для себя старается, а для родного города!
— Погодите-погодите! — поднял открытые ладони я. — Что значит — не для себя? Я хочу, чтобы моя любимая женщина, будущая жена, жила вместе со мной в моей любимой Дубровице, занимаясь тем, что у нее получается лучше всего.
Эти двое не знали — смеяться им или плакать. Посмеялись, выдохнули:
— Побольше бы таких эгоистов, — наконец сказал Машеров. — Подумаем про ваш этот Дворец спорта. Дубровица активно развивается, население растёт, промышленность — прибавляет... Почему бы и нет, в конце концов? Биатлон вообще — можно сказать наш, партизанский вид спорта! Нужно продвигать.
При этом он подвинул ко мне тарелку с "Юбилейным" печеньем и сахарницу:
— Угощайтесь. Угощайтесь — и рассказывайте, почему вы решили довериться мне, почему решили, что я могу как-то повлиять на... На что-то, ведь я, по-вашему мнению, должен повлиять? Что там — конец света? Третья мировая? Говорите как есть — я удивляться ничему уже не буду. Но! — он погрозил мне пальцем. — Ни слова обо мне или моих близких!
Я захлопнул рот довольно громко, аж зубы клацнули. Вот ведь! И я его прекрасно понимал! Я и сам бы, наверное, не хотел знать своё будущее... Машеров удовлетворенно кивнул:
— Давайте — про Белорусскую ССР, про Союз, про мир в целом... О перспективах развития народного хозяйства, в конце концов. Бумаги я потом внимательно изучу, подумаю... Но пока хочется узнать ваше субъективное мнение.
Я потянулся к стакану с чаем, отпил немного, чтобы проглотить прилипшие к зубам крошки "Юбилейного", и сказал:
— Союз окончательно распадется на национальные республики восьмого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года.
Наверное, они слушали всё это как неизвестные здесь фильмы ужасов ( если не считать "Морозко" и "Ежик в тумане"). Или — как страшилки, которые рассказывают в пионерлагере у костра.
Каково это — понять, что всё, ради чего ты столько времени работал в поте лица своего, пойдет прахом? И тот факт, что Беларусь, благодаря своему более-менее однородному в этническом и ментальном плане населению и крепким медвежьим объятьям, в которых она оказалась во второй половине девяностых, пережила период турбулентности с наименьшими потерями — это утешение было довольно слабым.
Всё-таки и для Машерова, и для Сазонкина на первом месте стоял Советский Союз. Они были советскими людьми — в первую очередь, и белорусами — во вторую. Да и вообще — может ли потомок французского наполеоновского солдата Машеро считаться белорусом? Наверное — может...
Я рассказывал о грядущем мировом падении цен на нефть, череде смертей в Кремле, рейганомике, Горбачеве, Перестройке, Чернобыле, Спитаке, рок-музыке, сникерсах, Макдональдсе, первых альтернативных выборах, Владимире Жириновском, Борисе Ельцине, падении Берлинской стены и ситуации с выводом войск из Германии и Афганистана. Рассказал о бывших комсомольских вожаках, которые за один доллар выкупали целые заводы, про сгоревшие вклады людей и про то, как людям насрали на голову после Всесоюзного референдума о сохранении СССР. Ну, а потом — Карабах, Чечня, Осетия, Абхазия и дальше, и дальше... Про маленькие империи с огромным самомнением, которые, декларируя свое право на освобождение от "оккупации" и провозглашая безусловный приоритет построения национального государства, с кровавой пеной у рта отрицали даже намеки на точно такие же действия у своих собственных автономий и национальных меньшинств. Про Кашпировского, Мавроди, МММ, БЛМ, ЛГБТ, ГКЧП и прочее ЁКЛМН и ЁПРСТ. Про лукашенковский вариант "социально ориентированной рыночной экономики" — тоже, куда без нее. Когда я дошел до 2014 года и начал рассказывать про майдан в Киеве, Машеров закрыл лицо руками.