Эффект Фостера

Аллен Селина

Я пожал плечами и направился в свою комнату.

– Как знаешь.

Стоило двери за мной закрыться, я вытянул из кармана телефон и принялся писать Барбаре, но она не ответила, ни через десять минут, ни через час. К ужину она так и не вышла, а когда я, проходя мимо, тихо постучал в дверь, она не открыла. Джемма, разговаривая с персоналом кухни, обмолвилась, что Барбара спит. Эванс попросила Джемму приютить ее ненадолго, новость была для нее настолько отвратительна, что она не хотела возвращаться домой.

Я переживал за нее, ведь о ее состоянии знал лишь со слов Джеммы, это разбивало мне сердце. Вдруг после слов моей матери она не захочет иметь со мной дел? Вдруг она так будет обижена на «гонца», что просто решит уничтожить то шаткое равновесие, установившееся между нами?

Я обдумывал это весь вечер, на часах была полночь, и я не рассчитывал уже, что она выйдет из комнаты, как вдруг:

– Где она и почему, черт возьми, игнорирует меня? – послышался рассерженный мужской голос с холла. Я выглянул из кухни и заметил Оливера Эванса, вернее взбешенного Оливера Эванса, который рисковал умереть от разрыва пульсирующей венки на его лбу.

– Успокойся, она уже спит, – спокойно сказала Джемма. И Эванс, и мой отец только недавно вернулись с работы. Должно быть когда Оливер не нашел дочь дома, он примчался к нам.

Джемма обо всем рассказала ему.

– Нет, я не успокоюсь, пока она не вернется домой.

– Оливер, пожалуйста, я понимаю, ты зол, но тебе просто нужно дать ей время, – сказал Дэниел.

– Нет, она вернется домой.

– Я не вернусь, – взгляды всех собравшихся в холле обратились на второй этаж. Это был хриплый голосок Барбары. Я не мог увидеть ее с этого ракурса, но что-то мне подсказывало, что она в ужасном настроении.

Еще бы. Барбара боготворила маму, она не простит Оливера.

– Барбара, я сказал, ты отправляешься домой! – взревел Эванс.

– Нет. А если ты не согласен, то тебе придется забрать меня силой. Сделай это, если так хочешь, разочаровать меня сильнее ты уже не сможешь.

***

Когда свет во всем доме погас, а время давно было за полночь, я пробрался к гостевой комнате, распахнул дверь и тихо зашел внутрь. Она лежала на большой кровати в темноте, скрутившись, и с головой накрывшись одеялом, только золотистые волосы разметались по подушке. Лунный свет проникал в комнату, заставляя ее волосы переливаться серебряным свечением, на контрасте с этим, черное постельное белье, словно бездонная тьма, поглощало весь свет. Такой ее вид, полностью беззащитной и разбитой заставлял мое сердце обливаться кровью.

Эвансу не удалось заставить ее вернуться домой, он ушел, а Барбара, так ни с кем и не поговорив, вернулась в комнату. Она не ела и не пила.

Я сжал руку, чувствуя, как под фольгой тает молочная шоколадка, которую я захватил для нее, в другой руке была баночка вишневого сока. Мелочь, которой она наверняка не наестся, но я не мог не захватить это с собой. Я оставил подтаявшую шоколадку и сок на тумбе, а сам словно парализованный остановился у кровати.

Я продумал все до момента как окажусь в ее спальне, а вот как действовать после, не знал. Лечь с ней? Хочет ли она этого? Или может просто уйти и дать ей выспаться?

– Джефри, я жду, когда ты ляжешь и обнимешь меня так, чтобы захрустели мои кости, – прокатился по комнате шепот Барбары.

Не спит.

– Деверь закрывается? – тихо спросил я, оглядываясь. Будет не хорошо, если Джемма, решившая проверить Барбару, вдруг увидит рядом с ней меня.

Барбара села у изголовья кровати, прикрываясь одеялом. Лунный свет обнимал ее плечи, высвечивая тонкие бретельки белой майки.

– Нет, но если ты провернешь ручку до конца, ее заклинит и придется открывать ее особым образом только изнутри, – пояснила Барбара. – Мы с Мейсоном так всегда закрывались на всякий случай.

При упоминании Мейсона, меня моментально охватила ревность, но так же быстро я потушил ее. Это не имеет значения, ведь мой брат вне игры.

Я провернул ручку, как она и сказала, пока не услышал щелчок. Затем вернулся к кровати, сел и одним резким движением посадил ее на себя, как тогда в конюшне. Я привалился спиной к изголовью кровати, Барбара прижалась ко мне, располагая голову на моем плече. Я перевел взгляд на ее лицо и оторопел от печали, отразившейся на нем. Ее щеки были бледны, глаза покраснели, а некогда голубые радужки стали тусклыми, словно холодная арктическая вода. Она задумчиво водила по моей обнаженной груди кончиками пальцев.

– Ты знаешь, что произошло сегодня в этом доме? – Ее дыхание коснулось моей шеи, моментально вызывая мурашки по всему моему телу.

– Знаю, мама рассказала мне.

Ее рука замерла надо мной. Барбара положила ладонь чуть ниже моей шеи, где в сумасшедшем ритме отстукивал мой пульс.

– Ты знал об этом раньше? – хмуря свои светлые брови, спросила она. – Знал, что мой отец изменял маме?

Я нервно сглотнул.

То, что я собираюсь сейчас сделать, характеризует меня как полного подонка, ведь я собираюсь солгать ей.

Конечно, я знал. Знал даже больше, чем сегодня узнала она.

– Нет, – уверенно заявил я, недоумевая, как от столь подлой лжи не загорелась моя голова.

Она выдохнула, маленькая улыбка облегчения появилась на ее губах.

А я в очередной раз чуть не потонул в чувстве вины. Но правда принесет ей боль и ненависть, никакого облегчения, никакого успокоения.

– Дорис рассказала мне кое-что. Когда Тиана Данкрафт узнала о романе моего отца с одной из танцовщиц, она решила шантажировать его, хотела легких денег. Но она даже представить себе не могла, с кем связалась. Папа накопал на нее много грязи. Тиана не была верна мужу, но это самое малое, в чем она была виновата. Мама Данкрафтов приторговывала наркотиками, ее могли посадить. Отец уничтожил ее жизнь, вынудил убраться из города. – Барбара рассказала то, что я и так знал.

И Колби, с которым мы долгое время дружили, тоже знал. Он ненавидел всю чету Эвансов и Барбару в том числе. Я подозревал, что он может навредить ей, но отгонял эти мысли, ведь Колби был моим другом, а малышка Барбара совсем не была виновата в том, что творил ее отец. Но Колби это не волновало, и я слишком поздно понял это. Я узнал, что это он тот маленький ублюдок, который испортил ее велосипед, когда Колби посмел выстрелить в нее из пейнтбольного ружья. Я все еще слышал ее тихий, но полный боли вскрик. Барбаре было больно. И когда я выглянул из домика и наши глаза встретились, я понял, что в этой боли она винит меня. Я набросился на ухмыляющегося придурка. Нашей дружбе пришел конец.