Его глаза
Шрифт:
Все еще не веря своему счастью, он нерешительно и неловко привлек ее к себе.
Она покорно ждала; и была при этом одна мысль, которая торопила ее и толкала, мысль, что надо воспользоваться этим состоянием, принести ему последнюю жертву, сделать то, что она считала необходимым сделать. Она ощущала эту силу, притягивавшую ее тело к его телу. И было хорошо, что не чувствовалось принуждения над собою, а как тогда, на прогулке у моря, когда ей так легко было подниматься вверх по обрыву, держась за его руку, сейчас
И было как-то сладостно, жутко, но жутко не за себя, не за будущее, а за что-то, как бы предопределенное.
Сумерки уже перешли в темноту, густую и нежную, напитанную тишиной и пряным ароматом сада, отягощавшим ресницы.
В последний раз мелькнула в глазах прозрачно голубая, мерцающая звезда маяка. Потом глаза совсем закрылись, и уже не одна звезда, а целый сонм звезд поплыл перед ней в медленном хороводе, от которого мутнело в голове и тело испуганно изнемогало.
Свершилось... Свершилось... — как будто стонало в ее крови.
Она прислушивалась к этому стону в крови, к этому слову, которое билось в висках и острым ядом проникало в мозг.
Надо было отыскать во всем этом хоть каплю радости, хоть намек на счастье. Но отчего страшно было открыть глаза и увидеть его? Она чувствовала, как бледнеют ее щеки и холодеет сердце.
Знала, что он где-то здесь, недалеко. Даже слышала его взволнованное дыхание и как бы чувствовала в себе его растерянность.
Он молчал. С опустившимися плечами неподвижно стоял в темноте, в двух шагах от дивана. Когда она глубоко вздохнула, он бросился к ней.
Она принудила себя протянуть руку. Он поймал эту руку и сел рядом, целуя похолодевшие пальцы ее.
— Ты этого хотел от меня? — наконец спросила она его после долгого безмолвия.
— Я счастлив, — ответил он. — Теперь душа моя спокойна.
— Спокойна, — неопределенно повторила она.
Почудился затаенный упрек.
— Все равно, ведь, — сказал он, как бы с вынужденным оправданием. — Это должно было произойти. Но то, что это произошло сейчас, делает меня бесконечно счастливым.
— Бесконечно счастливым, — повторила она, как ему показалось, с дрожью тоски в голосе.
Замирая, он спросил ее:
— А ты... Ты разве не счастлива?
Она чуть слышно прошептала, боясь, что он в голосе ее может уловить иное:
— Счастлива.
И хотя этот шепот не ответил его ожиданию, он ухватился за слово и заговорил, гладя ее руку, сам себя успокаивая и ободряя срывавшимися словами:
— Теперь я знаю, что ты не оставишь меня. Я понимаю, ты устала, я измучил тебя. Но все было так неопределенно. Теперь мы уедем в деревню на лето. А там... — он, взволнованный, перевел дыхание, — будем жить, где хочешь и как хочешь.
— Мне ничего не надо, — сорвалось у нее с глубоким вздохом.
Он встревожился: что могли значить эти слова? Медленно и боязливо спросил:
— Как ничего не надо?
— Ничего, ничего не надо.
— Значит... — голос насильственно поднялся, — тебе хорошо со мной?
— Да, да, — ответила она со странной торопливостью.
Он наклонился к ней, чего-то не постигая, подозревая что-то. Выжидательно молчал, и она видела, что он ждет.
Она тихо поднялась, села рядом с ним, и, сжимая его руки, вдруг спросила проникающим голосом:
— Но разве тебе не страшно? Скажи, разве тебе не страшно?
— Чего?
— Что вот... тебе... Что нам, сейчас... так хорошо?
Он еще более приблизил к ее лицу свое лицо, точно старался проникнуть в ускользающий смысл ее слов. Наконец, чуть слышно произнес:
— Я не понимаю. Я боюсь понять тебя.
— Разве нужно объяснять тебе, именно тебе! Будто ты не знаешь, — повышенно и торжественно продолжала она, — как судьба часто казнит людей за то, что они поверят в счастье.
— Лара, Лара, зачем ты так говоришь!
— Чтобы ты понял меня, — твердо ответила она.
Он оставил ее руку, встал с дивана и резко возразил:
— Я не верю. Я не хочу верить в судьбу.
Она спохватилась, что заговорила так прямо, и заставила себя пойти на хитрость.
— Милый, — вкрадчиво приступила она, — я и сама не хотела бы верить в судьбу. Но отчего же мы так мало знаем о счастье людей. Зато книга горя бесконечно. Почему именно нам надеяться...
Он суеверно остановил ее:
— Ради Бога, замолчи.
Она притаилась.
Он, как-то сутулясь, прошелся по комнате, машинально обходя предметы, и, сжимая лоб, точно выдавливая из него тяготевшие мысли, с усилием заговорил:
— Пусть ты права во многом. Но разве этой проклятой судьбе, если она, действительно, существует, мало того горя, которое она обрушила на меня... на нас?
— Ах, судьба не мерит горя; только радость у нее на счету.
— Это не твои слова! — ревниво воскликнул он.
Но она как бы не слышала его обличения и продолжала:
— Я бы не перенесла нового издевательства судьбы.
Он сжал руками голову и опять сел рядом с ней.
— Боже мой, но почему же думать, что это случится!
— Я не могу не думать.
— Но не непременно же это должно быть? Может это и не быть.
— Может и не быть. Но ожидание этого, разве это уже не величайшее бедствие?
Она закачала головой, и голос ее упал.
— А не ожидать, я опять-таки не могу. Я буду ожидать всегда... каждый день.
В ее голосе слышалось настоящее отчаяние, и оно не только не пугало, но и не заражало его.