Его зовут Ангел
Шрифт:
– Ладно, - вздыхаю я.
Я надеваю тапки и выхожу в коридор. Мы минуем один лестничный пролет и останавливаемся у пыльного грязного окна, на котором стоит одинокий цветок в горшке, окруженный сигаретными окурками и паутиной.
– Как он?
– подавленно спрашивает Егор.
Я окидываю его таким недружелюбным взглядом, на какой только способна, и думаю, отвечать, или нагрубить. Но он кажется таким несчастным и грустным, что у меня просто язык не повернется произнести что-нибудь обидное.
– Справляется, - говорю я.
Егор
– Ему тебя не хватает, - признаюсь я.
– Даже после того, как ты оставил его.
Я замечаю, как он напрягается, и когда поднимает голову, то на лице у него простирается глубочайшее сожаление и потерянность.
– Я виноват, - шепчет Егор.
– Еще как, - соглашаюсь я.
– И оттого, что я сделал, мне отвратительно смотреть на свое отражение каждый день, - добавляет он и громко вздыхает.
– Мне очень, очень жаль, Августа, что я так поступил с ним. Ты права, я не должен был. Но… я не знаю, как объяснить, что заставило меня оставить его в беде. Я не могу.
Я вижу, что Егор говорит это искренне. Лгать он точно не умеет.
Я немного смягчаюсь.
– Я беспокоюсь за него, - продолжает Егор.
– И я ненавижу себя.
Мне становится больно смотреть на него, но его страдания заслуженные. За свои ошибки мы всегда вынуждены расплачиваться.
– Я бы хотел… - неуверенно бормочет Егор.
– Я бы хотел вновь стать с ним друзьями, потому что он мой единственный друг. Ты и он. Но из-за своего глупого страха перед неизвестно чем я потерял вас обоих!
– в глазах плескается отчаяние.
– Мне просто было страшно, Августа. Мне просто было страшно…
Егор готов зареветь, и я не могу представить, как тяжело ему сейчас. Но нам всем нелегко.
Каждый, я думаю, имеет право на ошибку, и на прощение. Я знаю, что Егор искренне раскаивается, и так же знаю, что Ангел простит его, хотя он давно простил. Этот идеальный человек не способен долго злиться, или вообще таить в себе плохие эмоции. Его душа продолжает оставаться чистой и самой светлой даже несмотря на то, что его предавали, оставляли и обижали.
– Завтра мы собираемся прогуляться, - говорю я.
Егор с трепещущим ожиданием смотрит на меня.
– Ты… можешь пойти с нами, - добавляю я.
И его глаза загораются, как новогодние огни, даже ярче.
– Правда?
– ошеломлен он.
Я киваю.
Его губы моментально расплываются в широкой улыбке, и я ловлю себя на мысли, что никогда за всю историю наших встреч с Егором не видела его настолько счастливым.
– Спасибо!
– благодарит он.
– Спасибо.
Я неуверенно улыбаюсь в ответ и думаю, может, все еще способно стать хорошо?
Что ж, я очень на это надеюсь.
***
На следующий день я и Егор встречаемся у клиники Доктора Груздева на 2-ой Никитинской, и вместе идем к дому Ангела.
– Ты не говорила ему, что я тоже пойду?
– спрашивает меня
– Нет, - отвечаю я.
Он нервно вздыхает.
– Ангел будет рад, - уверяю я.
– Даже не знаю, как смотреть ему в глаза после всего… - бормочет Егор.
Я угрюмо смотрю на него, но когда встречаюсь с глазами, полными переживаний и надежд, то остываю.
– Все будет хорошо, - говорю я.
Егор робко улыбается мне, и мы останавливаемся у подъезда.
– Как он спускается?
– спрашивает Егор.
– Сам?
– Ему помогает папа, - бормочу я, доставая телефон из кармана, чтобы узнать время.
– Через минуту должен выйти, - Ангел очень пунктуальный. Я улыбаюсь своей мысли, и точно через шестьдесят секунд открывается железная дверь, и я вижу знакомое лицо, отчего моя улыбка становится чуть ли не до ушей.
Боковым зрением я вижу, как напряженно замирает Егор. Он даже бледнеет немного… нет, он сильно бледнеет, становится белее снега.
Виктор Валерьевич выкатывает инвалидное кресло, в котором сидит Ангел, вперед, и за ними громко захлопывается тяжелая дверь, после этого Егор вздрагивает и издает резкий вдох. Должно быть, весь мир его сейчас висит на волоске, и все зависит оттого, как воспримет Ангел то, что он здесь. Но я знаю, что Егор будет спасен, потому что по-другому быть не может.
Я боюсь и одновременно очень жду реакции Ангела, который еще не видит, что пришла не только я, так как его голова опущена. Он что-то смотрит в своем телефоне. Когда его голова начинает медленно подниматься, я тоже напрягаюсь.
Сначала Ангел смотрит на меня и собирается улыбнуться, но так и не делает этого, потому что его глаза перемещаются вбок. Клянусь, я даже физически ощущаю, как все внутри Егора ломается от чувства вины.
– Ну, все, готово, сын, - бормочет Виктор Валерьевич, разглядывая инвалидное кресло Ангела. Мужчина, кажется, не замечает, как вдруг стало тихо. И когда он все же решает поднять глаза, то лишь на секунду теряется, когда видит Егора.
– Егор!
– восклицает он, и я не могу понять, чего больше в его голосе: радости или удивления.
Я внимательно смотрю на Ангела, который выглядит так, словно он заново переживает все самые ужасные моменты своей жизни. Подавленность, грусть, обида… вот что отражается на его лице. Я вижу, как в глазах Ангела плескаются бескрайние океаны боли. И я понимаю, что дело в Егоре. Но что странно, в них нет ни капли злости.
– Почему так давно не заходил к нам?
– я слышу отдаленный голос Виктора Валерьевича и слабо встряхиваю головой.
Я сочувствующе вздыхаю Ангелу, который, конечно же, этого не замечает, так как по-прежнему смотрит на Егора, и поворачиваю голову влево. Я никогда не видела прежде Егора таким раскаивающимся, как сейчас. Правда. Это что-то с чем-то. Необъяснимая смесь горькой вины, чувства безграничного сожаления, непонимания, страха, печали… и еще много чего.