Эхо войны
Шрифт:
Время лечит. Но не все.
К моменту моего повествования, в городе насчитывалось более тысячи фронтовиков, и несколько десятков бывших изменников.
В подавляющем большинстве жили они в тех же родовых селах, что и раньше. И вражда не затихала.
Изломанные войной, тяжелым послевоенным трудом и не особо обласканные привилегиями фронтовики, люто ненавидели «искупивших вину».
Сначала те сидели тихо, но по прошествии времени, оклемавшись от лагерной баланды, нарожав детей и получив пенсии, стали понемногу наглеть.
И самое интересное то, что они порой удовлетворялись.
К счастью, в то время еще были живы многие военачальники, которых возмутило подобное кощунство, и не без их участия, военные комиссариаты Министерства Обороны, в СССР осуществили перерегистрацию оставшихся в живых фронтовиков.
Она выявила немало примазавшихся к их славе подлецов, которых лишили почетного статуса участника Великой Отечественной войны. Но, по – видимому, не всех.
Я сам знавал такого «ветерана», который уклонился от призыва и всю оккупацию просидел по вдовьим погребам, а затем оказался участником множества сражений в местах, где никогда не бывал. Причем боевых наград имел до пупа.
Впоследствии оказалось, что на освобожденной территории он возил одного очень крупного правоохранителя, который и помог дезертиру стать героем войны.
Вот таких деятелей и бывших пособников фашистов, осужденных по их мнению не за все злодеяния, и отыскивали наши Первомайские ветераны.
Заводилой у них был здоровенный дед, с протезом вместо ноги и увесистой клюкой, который воевал в морской пехоте и ко мне являлся в черной мичманке с позеленевшим крабом. Причем только после 9 Мая и в не приемные дни.
Его сопровождал десяток ветеранов при всех регалиях.
Пока вся эта делегация, чертыхаясь и гремя костылями, поднималась на второй этаж, в кабинет заглядывала перепуганная секретарша и сообщала:
– Валерий Николаевич! Знову нижнянские диды прийшлы. При медалях. Будэ скандал!
Сначала ветераны заходили к одному из моих помощников, Савицкому, который тоже воевал и дошел до Берлина, командуя артиллерийским дивизионом, и поздравляли его с Днем Победы.
Затем, поговорив с ним о жизни, просились на прием к прокурору.
Илья Савельевич появляется в кабинете, присаживается у стола и молча смотрит на меня. А я на него, зная, что за этим последует.
– Валера, нужно принять,– задушевно произносит он.
Кого, уточнять не приходилось, ибо это повторялось из года в год, с завидным постоянством.
– Илья Савельевич, дорогой, не могу, не приемный день, тем более, сейчас задержанных на «санкцию» привезут.
– Ничего, подождут, у них срок все равно идет, в крайнем случае, Николай Иванович арестует. Надо принять, надо, ведь у тебя самого отец фронтовик.
– Они ж снова будут орать, чтоб посадил нижнянских полицаев, да еще крымских и калиновских в придачу, а те уже все сидели, пусть лучше едут к Славяносербскому прокурору. Это пограничная территория.
– Не будут, просто хлопцы хотят тебя поздравить и поговорить.
– Как в прошлый раз? Чуть голову костылем не проломили! Да потом же на меня еще и жалобу накатали, в области объяснялся.
Савицкий начинает тяжело сопеть, багроветь и я сдаюся.
– Ну, вот и добре! – радостно восклицает он. – А если начнут бузить, ты крикни, я их успокою. Хлопцы, заходьтэ!
Старики неспешно появляются из приемной и чинно рассаживаются на стульях, звеня медалями.
Илья Савельевич с чувством выполненного долга благодушно крякает и исчезает.
– Витаемо вас зи святом товариш прокурор. Давно нэ бачилысь, як життя? – начинает моряк, благодушно на меня посматривая.
– Спасибо отец, и я вас поздравляю, пока работаю.
– Я бачу ты вже майор? – кивает на мои петлицы младшего советника, – мабуть за Плахотченка дали? Поганый був сэкрэтар. Ворюга.
– Поганый,– соглашаюсь я, – но не за него.
Затем следуют еще несколько вопросов от других ветеранов, но я понимаю, что они пришли не с этим и настоящий разговор впереди. Так и получается.
– А мы до вас с заявой,– хмурится моряк и вытаскивает из кармана несколько исписанных листов.
– Ось тут! – сжимает их в кулаке, – хвакты про зрадныка, та ще якого!
Я открываю рот, пытаясь возразить, что по нижнянским или калиновским полицаям жалобу принимать не буду, но он опережает меня.
– Вин нэ наш, нэ з Нижнього, то шавки, а цэй був нимэцьким ахвицэром, тут, у Первомайську, в сорок другому роци.
Далее последовал рассказ, который заинтриговал меня, поскольку сопровождался серьезной фактурой и походил на правду.
Из него следовало, что сразу же после отступления наших войск в 1941 году, на территории Первомайска, который тогда еще не был городом и относился к Попаснянскому району, дислоцировалась крупная немецкая часть. С первых же дней оккупации, хозяйственные немцы стали вывозить из района запасы зерна, оборудование и скот, а затем восстанавливать затопленные шахты. Для этого создали так называемый дирекцион, что-то вроде административного управления, который в 1942 году возглавил офицер в чине обер – лейтенанта, отлично говоривший на русском языке.
Под его руководством, на Попаснянском железнодорожном узле были сформированы и отправлены в Германию несколько эшелонов с продовольствием и молодежью, а согнанное на шахты местное население занялось их восстановлением. Затем немцы отступили, война закончилась, и в городе вновь появился этот же офицер, но уже в форме советского майора.
О нем бдительные граждане сразу же сообщили органам НКВД, но те, пообщавшись с майором, его отпустили, а заявителям порекомендовали поменьше болтать. Мол, обознались.