Эхо войны
Шрифт:
– Тоже сюда, но за своим, у шофера отняли. Я теперь командир танкового батальона.
– А на чем приехал? Смотри, и этот отберут.
– Не отберут,– рассмеялся майор, – вон он стоит. Мой красавец
На ближайшей улице, под старыми липами, стоял танк.
– Ты тут, немного погуляй, я сейчас свой вопрос решу и двинем ко мне, отметим встречу. Мой механик-водитель до сих пор тебя вспоминает и того кабана, что вы увели. Умора!
– А может не стоит? – сказал я, – коменданта на месте нету.
– Ничего, решу с помощником. И направился к зданию.
В это время к воротам подъехал роскошный «Хорьх», из которого вылез толстый подполковник, вальяжно проследовав в комендатуру. Судя по застывшему на месте часовому – то был комендант. Собственной персоной.
Он не спеша поднялся по ступеням и в двери столкнулся с выходящим майором. Володя козырнул и что-то стал объяснять подполковнику.
Тот побагровел, началась словесная перепалка, и комендант попытался нажать кнопку вызова дежурного. Не успел. Майор осатанел и с криком «Шкура!», несколько раз хлестко перетянул того по горбу. Досталось и опешившему часовому, который с воплями убежал в комендатуру.
Володя же быстро вышел со двора и, проходя мимо, прошипел,– тикай отсюда, Никола. Порысил к взревевшему мотором танку.
Я в другую сторону – в переулок с повозкой.
– Разворачивайся! – пнул задремавшего ездового, и пока он, чертыхаясь, понукал коней, бросил взгляд на площадь перед комендатурой.
А по ней уже грохотал танк.
На секунду притормозив, и высекая искры из брусчатки, он развернулся перед комендатурой, из дверей которой уже выбегал караул и из пулемета дал несколько очередей по окнам. Зазвенели разбитые стекла, внутри кто-то заорал благим матом, и караульные в панике рассеялись. Затем, развернув башню и натужно взвыв двигателем, танк проломил заграждение и стал утюжить стоящие во дворе автомобили.
Я быстро вскочил в повозку и, настегивая перепуганных лошадей, мы понеслись в сторону от побоища. Через несколько улиц перешли на рысь, и я предупредил Мишку, чтоб помалкивал о том, что видел. Он понимающе кивнул. Понятливый был малый.
На вопрос комбата, как съездил, я протянул ему часы с портсигаром и сообщил, что коменданта на месте не было, а дежурный меня послал подальше.
– Вот суки,– разозлил капитан,– даже общаться с фронтовиками не желают. Буду обращаться к генералу.
А на следующий день в батарею приехал особист и стал опрашивать офицеров по поводу разгрома комендатуры. Никто ничего не видел…
Наступила осень, и я сам попал в «историю». Сгубила излишняя горячность. Дело в том, что помимо нас в Бреслау стояли части войска Польского, офицеры которых отличались непрязнью к нам, заносчивостью, и на этой почве между сторонами постоянно возникали конфликты. Иногда со стрельбой и мордобоем.
Открылось в городе и много ресторанов с красивыми «паненками», которые с удовольствием посещали советские офицеры. Мы были молоды, прошли войну и имели на это право.
В один из августовских вечеров я, комбат и еще один, только что прибывший в батарею из училища лейтенант, сидели в таком ресторане. Повод был. Я получил орден «Красной Звезды», к которому был представлен еще в 1944 году, за бои за Киев. Решили отметить.
В заведении было шумно, играла музыка, слышался смех женщин и хохот офицеров. В большинстве они были поляками.
Один из офицеров, находящийся в сильном подпитии, шатаясь, подошел к нашему столу и стал браниться. Самыми мягкими его словами были «Пся крев». Началась ссора, он выхватил пистолет и дважды выстрелил в комбата. Третий раз не успел, я проломил ему голову рукояткой его же пистолета.
В зале поднялся шум и визг, откуда-то появился наш комендантский патруль и его начальник – капитан, попытался отобрать у меня оружие. Врезал и ему. Держа на прицеле остальных, мы быстро покинули ресторан и вернулись в часть. Считая, что поступили справедливо.
А на следующий день нас арестовал «Смерш». Пока шло следствие, поляк умер в госпитале, а наш капитан, с украинской фамилией Бондаренко, был признан инвалидом.
Дело вела военная прокуратура, а судил всех троих военный трибунал 10 корпуса ПВО, который 14 ноября 1945 года, по части 2 статьи 74 УК РСФСР определил мне пять лет лагерей со всеми вытекающими последствиями.
Затем был эшелон на Дальний Восток, сформированный из бывших фронтовиков, а после него пароход «Джурма» через Татарский пролив до бухты Ванино. Там нас выгрузили и этапировали в один из лагерей, относившихся к системе «Дальстроя»
Прибывших построили и хмурый майор в белом полушубке и с тростью в руке выступил со следующей речью.
– Я начальник лагеря, майор Дынин! В прошлом командир стрелкового батальона. Вчера вы были солдаты, а сегодня преступники, которые должны искупить вину перед Родиной!
Здесь! – он указал рукой на зону, – всю войну отсиживались воры и блатные. Хотите выжить – заставьте их работать! Как – ваше дело. Администрация вмешиваться не будет.
После этого нас развели по территории лагеря и поселили в несколько пустующих бараках.
Ночью меня разбудили. В проходе стояло несколько человек и один из них, в бурках и полушубке произнес, – здорово, рыжий! Вот так встреча. И обнял меня. Это был Володя.
Он попал в этот лагерь в августе, получив за разгром комендатуры семь лет и работал в клубе «придурком». С ним были еще несколько бывших офицеров, которые и ввели нас в курс дела.
Зона считалась «воровской», а верховодили в ней воры. Тогда на Колыме уже начиналась война между ними и бывшими фронтовиками, которых гнали сюда эшелонами.
В этом лагере пока было тихо – до нашего прибытия.
За месяц зона из «воровской» превратилась в «красную».
Ночами, прихватив ломы и «фомки», мы вламывались в бараки, где жили воры с блатными и убивали их. Администрация не вмешивалась. А некоторых заставляли работать.
Делалось это следующим образом.
В наши группы входили так называемые «суки», бывшие воры, которые добровольно ушли на фронт из лагерей, а потом вновь попали туда.