Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
Шрифт:
Впрочем, Дидро вскоре начал её раздражать, хотя по сравнению с провальной поездкой Вольтера к Фридриху Великому его путешествие кажется вполне успешным. Екатерина капризно жаловалась, что у неё разболелись колени от того, что философ с чувством ударял по ним кулаком, когда воодушевлённо разъяснял ей, как надлежит управлять Россией [10]. Зато он познакомил её со своим компаньоном Фридрихом Мельхиором Гриммом, с которым она вела задушевную переписку всю оставшуюся жизнь.
Единственным несомненным достижением Дидро было то, что Екатерина убедилась (если ранее её в этом не убедил Пугачёв): абстрактные программы реформ не годятся для России. «Вы имеете дело с бумагой, которая все терпит, – сказала она ему, – тогда как мне, бедной императрице, приходится иметь дело с кожей человеческой, очень раздражительной и щекотливой» [11]. Екатерина,
Двадцать девятого сентября Павел, чьё положение пошатнулось после инцидента с Сальдерном, женился на великой княгине Наталье (в прошлом Вильгельмине). За свадьбой последовали десятидневные празднования. Граф Панин оставался министром иностранных дел, но был вынужден отказаться от своей позиции воспитателя и лишиться своих покоев во дворце. Он однако утешился получением высочайшего чина Табели о рангах, пенсии в размере 30 000 рублей и 9 000 душ. Чтобы успокоить Орловых, Екатерина пожаловала их союзнику Захару Чернышеву звание фельдмаршала и президента Военной коллегии. Но история с Сальдерном не прошла для них даром. Екатерина перестала доверять Панину, но была вынуждена иметь дело с его «Северным аккордом». Она утратила уважение к Орлову, но его семья была одним из столпов её режима. Она простила его за безрассудство в Фокшанах, но не приняла его обратно в своё сердце. Своего сына Павла Екатерина считала недалёким, озлобленным и чуждым ей по духу; она не смогла бы доверить ему правительственную должность, однако он оставался наследником. Ей прискучил Васильчиков, хотя она сделала его официальным фаворитом. Находясь в эпицентре борьбы Паниных и Орловых, Екатерина чувствовала себя невероятно одинокой [13].
Эта рискованная ситуация наносила очевидный ущерб репутации Екатерины в Европе. Фридрих Великий, гениальный мизантроп, чей аскетичный двор состоял только из мужчин, был особенно раздражён: Орлов исполнял все возможные обязанности, «кроме постельной», негодовал он. Фридрих также подозревал, что нестабильность при дворе повредит Панину и планировавшемуся им союзу с Пруссией. «Никуда не годится, когда кол и дыра решают судьбы Европы» [14], заявлял прусский король. Но в конце января приехал Потёмкин, который не собирался решать ничьих судеб. Он не мог больше ждать и решил добиться руки Екатерины.
Потёмкин объявил, что отныне слава земная его не интересует и он уйдет в монахи. Он покинул дом Самойлова, уехал в Александро-Невскую лавру, основанную Петром Великим на окраине тогдашнего Петербурга, и стал жить там послушником: отращивал бороду, постился, читал, молился и демонстративно пел псалмы. Потёмкин, с его маниакальной натурой, изнурённый напряжённым ожиданием на пороге успеха, был чрезвычайно близок к нервному срыву, но держал себя в руках, находя спасение в православном мистицизме.
Впрочем, следует помнить о том, что он был прирождённым политиком с соответствующими актёрскими талантами. Его мелодраматический побег привлёк дополнительное внимание Екатерины; его поступок был своего рода забастовкой – он лишил её своей поддержки как советника, чтобы императрица перестала принимать её как должное. Существовало предположение, что они с Екатериной вместе устроили этот побег, чтобы оправдать и ускорить последующее возвышение Потёмкина. Вскоре мы увидим, что эта пара действительно была способна на заранее спланированные выходки, но в данном случае, похоже, поведение Потёмкина в равной степени объясняется набожностью, депрессией и актёрством [15].
В промежутках между постами в его келью, напоминавшую главный штаб политической кампании, постоянно заходили посетители. В ворота лавры то и дело стремительно въезжали кареты; в барочном антураже монастыря подобно персонажам оперы мелькали слуги, придворные и шелестящие платьями статс-дамы, в особенности графиня Брюс; они передавали записки и шепотом сообщали послания [16]. Как и в любой опере, всё начиналось с арии. Потёмкин дал понять Екатерине, что сочинил о ней песню. В ней нашла отражение вся его страсть – и в придачу к ней сентиментальность, отличительная черта любовных песен во все времена. Однако она даёт нам неплохое представление о его тогдашнем положении: «Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной ‹…› Боже! какая мука любить ту, которой я не смею об этом сказать, ту, которая никогда не может быть моей! Жестокое небо! Зачем ты создало её столь прекрасной? зачем ты создало её столь великой? Зачем желаешь ты, чтобы её, одну её я мог любить?» [17]. Потёмкин убедил графиню Брюс передать императрице, что его несчастливая и безумная страсть довела его до отчаяния, и в этой печальной ситуации он счёл благоразумным удалиться от причины своих терзаний, поскольку один вид её ужесточает его страдания, и без того невыносимые [18]. Из-за любви к ней он возненавидел весь мир, и её самолюбию это льстило [19]. Екатерина передала устный ответ, который звучал примерно так: «Я не могу понять, чем вызвала такое отчаяние, ведь я никогда не отвергала его. Напротив, я полагала, что оказанный ему приветливый приём свидетельствует о том, что его преданные чувства мне не неприятны» [20]. Но этого было недостаточно. Посты, псалмы, шуршание платьев сводниц и обмен весточками продолжались. Должно быть, праведные монахи с осуждением смотрели на эту мирскую суету.
Наконец Екатерина приняла решение и отправила графиню Брюс – по иронии судьбы она была сестрой Румянцева – привезти Потёмкина обратно во дворец. Графиня прибыла в лавру в своём лучшем наряде и в дворцовой карете. Её провели к Потёмкину; обросший бородой и облачённый в монашескую рясу, он стоял на коленях в пустой келье перед иконой святой Екатерины. На случай, если у графини возникнут сомнения в его искренности, он еще долго молился и пел псалмы и лишь после этого соизволил выслушать сообщение. Затем он поспешно побрился, умылся и надел мундир, чтобы вновь предстать при дворе.
Что чувствовала Екатерина, когда разворачивались эти драматические события? Через несколько недель, когда они уже стали наконец любовниками, она призналась Потёмкину в нежном и трогательном письме, что полюбила его еще тогда, когда он вернулся из армии: «Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю чтоб он имел» [21].
Императрица была за городом, в Царском Селе. Потёмкин отправился туда, скорее всего, в сопровождении графини Брюс. Камер-фурьерский журнал сообщает, что Потёмкин был представлен императрице вечером четвертого февраля. Его отвели прямо в ее личные покои, где они оставались наедине около часа. Второй раз запись о нем появляется девятого февраля, когда он посетил официальный ужин в Екатерининском дворце. Официально они ужинали четыре раза за февраль, но можно догадаться, что вместе они проводили намного больше времени: сохранилось несколько записок от Екатерины к Потёмкину без даты, которые мы можем отнести к этому времени [22]. Первая начинается словами «Mon ami», что говорит о растущей между ними теплоте, но предупреждает его о том, чтобы он не столкнулся нечаянно с шокированным великим князем, который уже ненавидел князя Орлова за то, что тот был любовником его матери [23]. Во второй записке, отправленной через несколько дней, Потёмкин получил повышение до «Mon cher ami». Екатерина уже использует прозвища, которые они придумали для придворных: один из Голицыных назван «Monsieur le Gros» (Толстяк), но, что важнее, Потёмкина императрица называет «l’esprit» – то есть «ум» [24].
Они становились все ближе и ближе. Четырнадцатого февраля двор вернулся в Зимний дворец. Пятнадцатого был дан очередной ужин, на котором среди остальных двадцати гостей присутствовали Васильчиков и Потёмкин. Можно лишь представить, как горевал несчастный Васильчиков, наблюдая, восхождение Потёмкина на пьедестал.
Вероятно, любовная связь между Потёмкиным и императрицей началась примерно в это время. Из тысяч записок дата проставлена лишь на нескольких, но есть одна, которую мы можем приблизительно датировать пятнадцатым февраля. В ней Екатерина отменяет встречу со своим «l’esprit» в бане, в основном потому, что «все мои женщины сейчас там и вероятно уйдут не ранее чем через час» [25]. Простые мужчины и женщины мылись в банях XVIII века вместе, к вящему возмущению иностранцев, но, конечно, Екатерина так не поступала. Это первое упоминание о встрече Екатерины и Потёмкина в бане, но позже она станет их любимым местом для встреч. Если они собирались встретиться в бане пятнадцатого февраля, значит, они уже были любовниками.