Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
Шрифт:
В любовной истории Екатерины и Потёмкина все было исключительным. Оба они – выдающиеся личности, оказавшиеся в исключительных обстоятельствах. Однако вспыхнувшему между ними роману были свойственны черты, общие для всех романтических историй вплоть до сегодняшнего дня. Их любовь была такой бурной и изнуряющей, что за кипением страстей мы с легкостью забываем: ведь они не только любили друг друга, но в то же время управляли огромной империей, которая сражалась с внешним врагом и была охвачена гражданской войной. Она – императрица, он – подданный, оба – с одинаково «безграничными амбициями». Двор был ареной постоянного соперничества, где ничто не могло укрыться от чужих глаз, и каждый взгляд имел политические последствия. Часто они забывались, дав волю чувствам, но в их истории ни любовь, ни настроение не принадлежали лишь частной жизни – ведь Екатерина всегда оставалась в первую очередь государыней, а Потёмкин с самого первого дня был не просто
По меркам той эпохи любовники были уже не юными людьми – Потёмкину исполнилось тридцать четыре, Екатерина была на десять лет его старше. Но благодаря их несовершенствам эта любовная история трогает нас еще сильнее. К февралю 1774 года Потёмкин уже давно утратил свою красоту Алкивиада. Его причудливый и эффектный облик в равной степени завораживал, устрашал и привлекал современников. Несмотря на огромный рост, его фигура сохраняла грациозность; длинную непослушную шевелюру глубокого каштанового оттенка он иногда прятал под седые парики. Большая голова имела почти грушевидную форму. Голубиная мягкость его профиля, возможно, была причиной того, что Екатерина в письмах часто называла его «голубчиком». Бледное, вытянутое, узкое лицо выражало чувствительность, необычную для такого огромного человека – лицо не генерала, но поэта. Рот был одной из наиболее обаятельных его черт: полные алые губы, крепкие белые зубы (редкое достоинство по тем временам), ямочка на подбородке. Правый глаз был зелено-голубым, левый – незрячим и полуприкрытым, из-за чего порой глаза казались раскосыми. Эта особенность придавала ему странный вид, хотя шведский дипломат Йон Якоб Дженнингс, познакомившийся с ним позднее, писал, что «дефект глаза» был куда менее заметен, чем можно было ожидать. Потёмкин всегда был крайне чувствителен к своему изъяну, что делало его несколько ранимым, зато придавало пиратский шарм его облику. Благодаря этому «дефекту» его диковинная фигура обретала сходство с мифическим существом – Панин прозвал его «Le Borgne» – «слепец», а остальные вслед за Орловыми называли его Циклопом [1].
Дипломатический корпус был не на шутку заинтригован: «Он громадного роста, непропорционального сложения, и в наружности его нет ничего привлекательного», – писал Ганнинг, но:
«[Потёмкин], кажется, знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем вообще выпадает на долю его соотечественников при такой же, как у них, ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении; и хотя распущенность его нравов известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношения с духовенством. С этими качествами, и принимая в соображение известное нерадение к делам тех лиц, с которыми ему придется встречаться, он естественно может льстить себя надеждой подняться до той высоты, к какой стремится его безграничное честолюбие» [2].
Граф Сольмс сообщал, что «Потёмкин высок ростом, хорошо сложен, но имеет неприятную наружность, так как сильно косит», но три дня спустя он добавляет, что «при его молодости и уме генералу Потёмкину будет легко занять в сердце императрицы место Орлова» [3].
Потёмкин мог вести себя то как версальский придворный, то как один из его приятелей-казаков. Поэтому Екатерине нравилось придумывать ему всевозможные прозвища, нарекая то казаком, то татарином, то каким-нибудь из диких животных. Современники, и в особенности императрица, полагали, что весь потёмкинский облик, с его истинно русской статью и странным смешением красоты и безобразия, был живым воплощением первобытной энергии и почти животной сексуальности, выдающейся оригинальности, быстрого ума и поразительной тонкости чувств. Его можно было или любить, или ненавидеть. Как однажды спросила одна из дочерей Кирилла Разумовского: «Как можно ухаживать за этим гадким слепым и для чего это?» [4].
Екатерина же находилась в самом своем расцвете. Сексуально привлекательная и исполненная величия женщина считалась настоящей красавицей благодаря высоким густым бровям и ярким голубым глазам, полным живости, самоуверенности и высокомерия. У нее были черные ресницы, изящно очерченный рот, нос с небольшой горбинкой, белоснежная сияющая кожа, а из-за царственной осанки она казалось выше, чем была на самом деле. Начинающуюся полноту императрица скрывала, неизменно надевая «широкие платья с пышными рукавами, напоминавшие старинный русский наряд» [5]. Все отмечали ее «достоинство, смягченное грацией» [6], благодаря чему Екатерина была «по-прежнему красивой, необыкновенно умной и проницательной, но романтичной в своих сердечных предпочтениях» [7].
Екатерина и Потёмкин вдруг стали совершенно неразлучными. Когда они расставались, всего лишь расходясь каждый в свои покои, то принимались самозабвенно писать друг другу письма. К счастью для нас, они оба прекрасно умели выражать свои чувства, и слова очень много для них значили. Порой они успевали обменяться несколькими записками в день, и эта переписка скорее
Императрица называла своего возлюбленного «душенька», «сударка», «милушенька» и «bijou» («сокровище»). Позднее она будет часто обращаться к нему «батюшка», «батинька» или «папа» и придумывать бесконечные уменьшительные от имени Григорий: Гриша, Гришенька, Гришенок и даже Гришифишенька. В разгар их любви эти прозвища стали еще более красочными: «мой золотой фазан», «индейский петух», «голубчик мой дорогой», «tonton» (юла), «душа моя милая», «попугайчик», «волк», «птица» и множество других, отражавших характерное для него соединение силы и чувствительности. Если он заигрывался, она иронично ставила его на место обращениями «милостивый государь», «господин подполковник» или «ваше превосходительство». Когда Екатерина жаловала ему новый титул, ей нравилось обращаться к нему соответственно.
Потёмкин почти всегда называет Екатерину «матушка» или «государыня» (или соединяет два эти обращения). Иными словами, он осознанно решил обращаться к ней так, как велит старорусский обычай, а не называть ее Катенькой в отличие от других фаворитов. Тому причиной не недостаток близости, а глубокое уважение, которое Потёмкин питал к своей императрице. К примеру, как-то раз придворный принес ему записки от Екатерины, и Потёмкин заставил его преклонить колени и в этом положении ожидать, пока тот напишет ответ. Екатерину позабавила романтичность жеста: «Напиши, пожалуй, твой церемониймейстер, каким порядком к тебе привел сегодня моего посла и стоял ли по своему обыкновению на коленях?»
Потёмкин постоянно беспокоился, что письма могут выкрасть. Несколько его ранних любовных посланий осторожная императрица сожгла сразу после прочтения. От того периода уцелели главным образом ее письма и несколько его записок, которые она отправляла обратно со своими пометками. Более поздних писем Потёмкина сохранилось больше, поскольку в них шла речь также и о государственных делах. Страстный влюбленный хранил перевязанную тесемкой потрепанную стопку писем императрицы во внутреннем кармане, поближе к сердцу, чтобы перечитывать их вновь и вновь. «Гришенька, здравствуй, – начинает Екатерина одно из мартовских писем 1774 года, – Я здорова и спала хорошо… Боюсь я – потеряешь ты письмы мои: у тебя их украдут из кармана… Подумают, что ассигнации, и положат в карман» [9]. Но к счастью для нас, они были при нем на смертном одре семнадцать лет спустя. Всем важнейшим придворным любовники дали прозвища, которые порой трудно расшифровать, а также придумали секретный язык, вероятно, для того, чтобы Потёмкин смог высказать, как желает заняться с ней любовью.
«Батинька, голубчик милой, каков ты опочивал, сударка любезный?» – так обычно приветствует его в письмах императрица. «Скажи мне, сударушка, каков ты и в милости ли я?» [10]. Иногда записки совсем коротки: «Добрый вечер, сердце мое. Я иду спать» [11].
Когда девятого апреля двор вернулся в Санкт-Петербург из Царского Села, Потёмкин выехал из дома Елагина, где жил с тех пор, как начался их роман с Екатериной, и поселился в своих новых, только что отделанных покоях Зимнего дворца: «говорят, что они великолепны», – писала на следующий день графиня Сиверс. Потёмкина теперь постоянно встречали в городе: «Я часто вижу Потёмкина, мчащегося по улице шестернею». Роскошная карета, дорогие лошади и скорая езда стали его визитной карточкой. Потёмкин обычно сопровождал императрицу на публичных мероприятиях. Когда 28 апреля Екатерина выехала в театр, «Потёмкин был в ложе», заметила Сиверс. Царственные особы, а порой и вся остальная публика весь спектакль часто проводили за разговорами (Вольтера чрезвычайно раздражала эта королевская привычка Людовика XV). Так и в этом случае с Потёмкиным «беседовали (т. е. императрица беседовала) много во все время представления; он пользуется большим доверием» [12].