Екатерина Великая
Шрифт:
А далее в «Записках…» говорится о том, что пришлось перенести молодой маме, которой ребёнка показывать нужным не считали. «Я то и дело плакала и стонала в своей постели», – признается она. Даже на крестины маленького Павла её не пригласили: «На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нём только украдкой, потому что спрашивать об его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нём императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…»
Вскоре после крестин Екатерине сообщили, что Сергей Салтыков был назначен отвезти известие о рождении Павла в Швецию. Этого и следовало ожидать. Держать при дворе такого свидетеля рождения наследника было бы опрометчиво, тем более он вёл себя не очень скромно. Вот когда Екатерина поняла, что по-настоящему привязалась к нему, а, быть может, даже полюбила. Недаром, признаваясь в «Чистосердечной исповеди» о своих отношениях с Понятовским, она откровенно написала, что это произошло «после года и великой скорби». А тогда, после отъезда Сергея Салтыкова, она «зарылась больше, чем когда-либо в свою постель, где я только и делала, что горевала».
Да, уже и крестины прошли, а мать ещё не видела сына. Но виновна ли она была в том? У неё не спрашивали, любит или не любит она жениха, когда вели под венец, более того, один из вельмож прямо и определённо сказал, что «государи не любят». То есть государи вершат браки по государственной необходимости. В то время считалось, что государи и члены правящей династии не всегда могут решать, как вести себя при дворе. Их действия также истолковывались государственной необходимостью. Императрица Елизавета Петровна полагала, что Павел не должен видеться с родителями, что его необходимо оградить от их влияния, тем более что родительницей была, по сути, одна Екатерина. Жестоко? А разве не жестоко то, что было сделано в отношении и вовсе безвинного младенца Иоанна Антоновича, упрятанного в крепость по государственной необходимости? И тут трудно что-то оспорить, ведь для укрепления государственной власти, для прекращения эпохи дворцовых переворотов действительно необходимо было сокрыть ото всякого рода авантюристов личность, которую можно было использовать как знамя для поднятия смуты. И тут уж было не до того, чтобы считаться с интересами этой личности. Можно спорить лишь о суровости тех мер, которые были приняты к человеку, не виновному в том, что судьба распорядилась с ним так, как распорядилась.
Наверное, мы не вправе судить императрицу Елизавету Петровну и за её решение самой воспитать наследника престола. Ведь несомненно одно: думала она прежде всего не о себе, а о державе Российской и преследовала не какие-то свои узкокорыстные интересы, а действовала во имя интересов, как считала, всеобщих.
И всё же добрые чувства порою брали верх…
«Когда прошло 40 дней со времени моих родов… – вспоминала Екатерина II, – сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после рождения. Я нашла его очень красивым, и его вид развеселил меня немного; но в ту же самую минуту, как молитвы были кончены, императрица велела его унести и ушла…»
Интересны наблюдения иностранцев и оценки, сделанные ими по поводу происходящего при российском императорском дворе. Прусский посланник доносил Фридриху II: «Надобно полагать, что великий князь (Пётр Фёдорович. – Н.Ш.) никогда не будет царствовать в России; не говоря уже о его слабом здоровье, которое угрожает ему рановременною смертью… надобно признаться, что поведение его вовсе не способно привлечь сердца народа. Непонятно, как принц его лет может вести себя до такой степени ребячески. Некоторые думают, что он притворяется, но в таком случае он был бы мудрее Брута. К несчастью, он действует безо всякого притворства. Великая княгиня ведёт себя совершенно иначе».
«Обладает большими познаниями о Русском государстве…»
Безусловно, Елизавета Петровна нисколько не обольщалась насчёт наследника, она была в весьма щекотливом положении. Ведь после неё престол мог занять именно великий князь Пётр Фёдорович. Великая княгиня даже при том условии, что она была гораздо достойнее, при живом супруге никаких прав не имела. Осталось уповать на Павла. Но объявить его наследником при живых родителях можно было лишь по достижении совершеннолетия. И Елизавета Петровна готовила его к этому, стараясь всячески ограничивать его контакты с родителями, тем более великий князь даже и не стремился по понятным причинам к этому.
О Екатерине же складывалось мнение совершенно противоположное, нежели о Петре. Английский посланник Ульямс писал в 1755 году: «Как только она приехала сюда, то начала стараться всеми силами приобрести любовь русских. Она очень прилежно училась их языку и теперь говорит на нём в совершенстве (как говорят мне сами русские). Она достигла своей цели и пользуется здесь большой любовью и уважением. Её наружность и обращение очень привлекательны. Она обладает большими познаниями о русском государстве, которое составляет предмет её самого ревностного изучения. Канцлер говорит мне, что ни у кого нет столько твёрдости и решительности».
Именно в те годы своей молодости будущая императрица написала весьма значительные строки:
«Желаю и хочу только блага стране, в которую привёл меня Господь. Слава её делает меня славною. Вот моё правило, и я буду счастлива, если мои мысли могут в том содействовать».
Заметки, сделанные Екатериной, когда она была ещё великой княгиней, говорят о том, что она задумывалась о предстоящем царствовании.
• «Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты: вот начало, от которого я отправляюсь.
• Я хочу, чтобы повиновались законам; но не рабов; я хочу общей цели – делать счастливыми, но вовсе не своенравия, не чудачества и не тирании.
• Противно христианской религии и справедливости делать рабов из людей, которые все получают свободу при рождении. (Здесь ощущается явный намёк на освобождение крестьян, закрепощённых Петром I.)
• Власть без доверия народа ничего не значит.
• Приобретите доверенность общества, основывая весь образ ваших действий на правде и общественном благе».
Не давали покоя и мысли о воспитании сына, хотя и не подпускали её к воспитанию. Она именовала его по-европейски принцем:
«По моему мнению, есть два правила при воспитании принца: это сделать его благодетельным и заставить его любить истину. Таким образом, он сделается любезным пред Богом и у людей.
Пусть связывают мне руки, когда хотят помешать злу; но оставляйте меня свободною делать добро».
«По прошествии года и великой скорби…»