Екатерина Великая
Шрифт:
Что же касается личной жизни, то она оставалась по-прежнему безрадостной. Быть может, оттого и раскрылось сердце для нового увлечения, случившегося «после года и великой скорби» по удалённому от двора Салтыкову. В «Чистосердечной исповеди» читаем: «По прошествии года и великой скорби приехал нонешний король польский…»
«Исповедь» датирована 1774 годом. Написана она, по мнению исследователей, 21 февраля. Королём в то время (как выразилась она «нонешним») был Станислав Август Понятовский.
«Сей был любезен и любим от 1755 до 1761 г.», – признаётся императрица Екатерина Потёмкину, которому, как мы уже говорили, и адресована «Исповедь». Здесь важно отметить, что, касаясь столь деликатных
В «Записках…» Екатерина Алексеевна упоминает о нескольких встречах с Понятовским, который в 1756 году состоял в свите английского посланника, затем сообщает, что 1757 году он снова прибыл в Петербург уже в качестве посланника польского короля. В словах Екатерины не содержится даже намёка на какие-либо особые отношения с Понятовским, хотя имя Станислава Августа упоминается достаточно часто. Там же опровергаются предположения некоторых исследователей эпохи и биографов, что Понятовский был удалён из Петербурга за связь с великой княгиней. Истинная причина, по словам самой Екатерины, в политических интригах Понятовского.
9 декабря 1758 года Екатерина родила дочь. Вот как рассказала об этом в своих «Записках…» она сама: «…Я разрешилась 9 декабря между 10 и 11 часами вечера дочерью, которой я просила императрицу разрешить дать её имя; но она решила, что она будет носить имя старшей сестры Её императорского Величества, герцогини Голштинской, Анны Петровны, матери великого князя».
В «Записках…» упомянуто о реакции на это со стороны Петра Федоровича: «Его императорское Высочество сердился на мою беременность и вздумал сказать однажды у себя в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других: «Бог знает, откуда моя жена берёт свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребёнок и должен ли я его принять на свой счёт». Лев Нарышкин прибежал ко мне и передал мне эти слова прямо в пылу. Я, понятно, испугалась таких речей и сказала ему: «Вы все ветреники; потребуйте от него клятвы, что он не спал со своею женою, и скажите, что если он даст эту клятву, то вы сообщите об этом Александру Шувалову как великому инквизитору Империи». Лев Нарышкин пошёл действительно к Его императорскому Высочеству и потребовал от него этой клятвы, на что получил в ответ: «Убирайтесь к чёрту и не говорите мне больше об этом».
Некоторые историки пытались на свой лад трактовать сказанное и даже делали вывод, что родившаяся девочка была дочерью Понятовского. Но Екатерина Алексеевна не дала и намёка на то в данном случае, в отличие от того, что говорила она весьма прозрачно относительно рождения Павла. А следовательно, и историк не вправе делать свои умозаключения. Единственно, что подчеркнула великая княгиня, так это явно безнравственное заявление великого князя. Так и читается в его адрес сквозь строки: «Коли не можешь быть мужчиной, так молчи».
Вольтер в своё время сказал, что тайна кабинета, стола и постели императора (добавим – членов императорской фамилии) не может быть разоблачаема иностранцем (добавим, что и никем другим тоже). Поэтому оставим гадания по поводу тех случаев, когда сама Екатерина Алексеевна не считала нужным открывать тайну.
После рождения Анны Екатерина оказалась в том же положении, что и после рождения Павла. Ей выдали в награду шестьдесят тысяч рублей и опять забыли о ней: «…я была в моей постели одна-одинёшенька,
Посещала же великую княгиню, по её словам, «обычная маленькая компания, которую составляли, как прежде, Нарышкина, Сенявина, Измайлова и граф Понятовский…».
В «Чистосердечной исповеди» Екатерина признаётся, что поначалу она «отнюдь не приметила» Понятовского, «но добрые люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза его были отменной красоты и что он их обращал, хотя так близорук, что далее носа не видит, чаще на одну сторону, нежели на другие».
Видный исследователь Екатерининской эпохи Вячеслав Сергеевич Лопатин указывает, что «прекрасно образованный и воспитанный Понятовский был близок Екатерине по своему интеллекту. Он разделял её интересы и вкусы. Обожая великую княгиню, граф Станислав Август с уважением относился к её высокому положению».
Единственный из возлюбленных Екатерины, Понятовский запечатлел её портрет:
«Ей было 25 лет. Она только что оправилась от первых родов, когда красота, данная её натурой, расцвела пышным светом. У неё были чёрные волосы, изумительная фигура и цвет кожи, большие выразительные голубые глаза, длинные, тёмные ресницы, чётко очерченный нос, чувственный рот, прекрасные руки и плечи. Стройная, скорее высокая, чем низкая, она двигалась быстро, но с большим достоинством. У неё был приятный голос и весёлый заразительный смех. Она легко переходила от простых тем к самым сложным».
Комментируя этот отзыв, В.С. Лопатин пишет: «Возможно, Понятовский преувеличивал красоту Екатерины как женщины, но современники единодушно отмечали её обаяние».
Кто же будет наследником?
Между тем положение великой княгини при дворе становилось всё опаснее. Она понимала это и отразила в «Записках…» ту обстановку: «Я увидела, что остаются на выбор три, равно опасные и трудные пути: 1-е, разделить судьбу великого князя, какая она ни будет; 2-е, находиться в постоянной зависимости от него и ждать, что ему угодно будет сделать со мною; 3-е, действовать так, чтобы не быть в зависимости ни от какого события. Сказать яснее, я должна была либо погибнуть с ним или от него, либо спасти самоё себя, моих детей и, может быть, всё государство от тех гибельных опасностей, в которые, несомненно, ввергли бы их и меня нравственные и физические качества этого государя».
Вот как описывает обстановку последних лет царствования императрицы Елизаветы Петровны автор «Истории Екатерины II» А. Брикнер: «Мало-помалу вопрос о том, что будет с Россией после кончины императрицы (Елизаветы Петровны), становился жгучим, животрепещущим. При слабом здоровье Елизаветы, при постоянно возобновляющихся и опасных припадках, нельзя было не заняться этим вопросом… Пётр сближался преимущественно с лакеями, егерями и псарями. Екатерина… служила предметом внимания наиболее выдающихся сановников, которые, ввиду предстоящей перемены на престоле, искали расположения Екатерины… С особенно напряжённым вниманием английский дипломат Ульямс наблюдал во время начала Семилетней войны за настроением умов при русском дворе. Он сообщал в донесениях своему правительству, что великая княгиня весьма деятельна, что её очень любят, но что некоторые люди её боятся; что лица, приближённые к императрице, стараются сблизиться с нею. То были Разумовские и Шуваловы… Предложение (от Шуваловых. – Ред.) было сделано сперва через князя Трубецкого, потом через племянника его, Ивана Ивановича Бецкого. Екатерина отвечала, что согласна сблизиться с Шуваловыми, если они будут вполне содействовать её видам… Шуваловы были важны Екатерине вследствие близких отношений к императрице Елизавете…»