Экипаж боцмана Рябова(Рассказы и повести)
Шрифт:
Надоумил шаман, к которому Тасей заехала посоветоваться.
Тасей украла девочку, когда Филиппа и Устиньи не было в чуме. Устинья, догадываясь, куда исчезла Любаша, вместе с мужем поехала к бабке Тасей. Бабка встретила гостей с ружьём наготове. Так и осталась пятилетняя Люба-Мэнева жить у злой, нелюбимой, почти чужой бабки.
— Нету у Тасей сына, — говорила бабка Любаше. — Нету у Тасей внука. Тасей будет старая. Мэнева будет оленей пасти, на охоту ходить, старую бабушку кормить.
Так говорила Тасей, но большая старость была от неё ещё далеко. А вообще
Бабка выменивала у русских на песцовые шкурки водку и табак, и тогда девочка особенно боялась её. Пьяная бабка плясала и пела и заставляла Мэневу курить трубку. Любаша кашляла, плакала и пыталась убежать. Но Тасей хватала её, больно трясла за плечи и потом бросала на шкуры, а сама во весь голос пела, дико завывая, и плясала.
Но вот в прошлом году Филиппа Ардеева избрали председателем островного Совета.
Дважды приезжал Филипп в тундру и упрашивал Тасей отдать девочку. Но бабка и слышать ничего не хотела и гнала председателя. Перед майскими праздниками к Тасей за девочкой вместе с Филиппом и старым Хатанзеем отцом Устиньи — поехал русский метеоролог Осипов.
Он не испугался ружья Тасей, подошёл к ней и сказал:
— Островной Совет постановил вернуть Устинье её родную дочь. Ты слышишь, Тасей, Совет постановил, народ, все жители острова постановили.
Метеоролог отстранил бабку и вошёл в чум. Мэнева перепугалась и спряталась в шкуры. Осипов силком вывел её из чума и усадил в нарты.
В бессильной злобе стояла Тасей у своего чума и молчала. И только когда аргиш Филиппа тронулся в обратный путь, она завопила на всю тундру:
— Мэнева — моя! Мэнева будет моя!
За несколько лет впервые в тот день поела Люба вдоволь и вкусно. Устинья была вне себя от радости и сразу принялась шить дочери новую паницу из давно припасённой шкуры белого оленя.
Трудно приживалась Любаша в необычном для неё жилье — деревянном доме. Она охотно помогала матери по хозяйству, но очень мало разговаривала даже с ней. Расположения маленькой нелюдимки не могли добиться ни Филипп, ни метеоролог Осипов, ни сверстницы из ближнего стойбища.
Чудо сотворил сказочник Поморцев. С первого же дня. приезда девочка потянулась к нему. Может быть, тому причиной была его необычная внешность. А может быть, ей понравилась весёлая, а под конец чуть грустная сказка, рассказанная Степаном Егоровичем. Но только уже на другой день они вдвоём отправились в маленькое путешествие по берегу Медвежьей губы. Поморцев прихватил с собой этюдник. На глазах у изумлённой Любаши он нарисовал акварелью прибрежную сопку и около неё отдыхающую оленью упряжку.
Конечно, Любаша никогда не слышала о Ленине. Поморцев рассказал ей о великом вожде. Девочка многого не понимала, но она уже стала во всём верить Егорычу — так, по примеру других ненцев, называла она сказочника. Она чувствовала в большом человеке, о котором говорил Егорыч и который жил далеко-далеко, в большом городе Москве, своего большого друга, друга ненцев. Она постоянно спрашивала:
— Когда
Поморцев подарил девочке маленький гипсовый бюст Пушкина и прочитал ей «Сказку о попе и о работнике его Балде». И опять многого не поняла Любаша. Держа бюст поэта, она спросила:
— Это болван? Это сядэй?
Сядэй был у бабки Тасей — деревянный божок. Таких божков русские торговцы и промышленники называли болванами.
— Нет, это не сядэй, — объяснял Поморцев. — Это тоже большой русский человек. Он писал стихи. Он писал книги.
Весёлый Пушкин со своими сказками сопровождал старика и девочку в их длительных походах по берегам бухты и ягельным просторам тундры. Впереди вышагивал кот учёный под охраной семи богатырей. А путешественников охраняли ещё тридцать три богатыря во главе с дядькой Черномором и князем Гвидоном. Тут же были отважный Руслан и хитроумный Балда. И даже золотая рыбка приплывала из Синего моря в Ледовитый океан и превращала Любашу то в прекрасную царевну Лебедь, то в добрую фею. И маленькой ненке очень хотелось самой делать хорошие дела для хороших людей.
О приезде русских с Большой земли прослышала Тасей. У неё давно кончились запасы пороха и дроби, давным-давно не было табака и чая, на исходе была мука. Велика была её досада, когда она узнала, что приехали не торговцы. Кое-что она выменяла на шкурки у команды. У советских моряков были табак и чай. Но не было пороха, муки и водки.
Переждав, когда Филипп ушёл из дому, Тасей зашла к невестке. Поморцева она видела и раньше, в прошлые его приезды на остров. Войдя в дом, Тасей прикинулась больной и доброй. Она даже подсунула Любаше песцовую шкурку, которую девочка тут же отодвинула от себя.
Незлопамятная Устинья накормила бабку, дала ей хлеба и сахара.
Старуха отказалась лечь на кровать. Валяясь на полу, на оленьей шкуре, она стонала от мнимой боли.
Приподнявшись со шкуры, Тасей увидела на подоконнике бюст Пушкина. Вообразив, что это божок-болван, и забыв о своих болезнях, она вскочила. Тасей уже хотела схватить бюст, но Любаша опередила её и спрятала драгоценный подарок.
Узнав, что божком девочку одарил русский Егорыч, бабка пристала к сказочнику:
— Дай мне такого каменного сядэя!
— У меня больше нет бюста, — сказал Поморцев. — У меня был только один.
Но Тасей словно не понимала его. Она ходила за Поморцевым по комнате и настаивала:
— Дай каменного сядэя!
В это время Устинья замесила в квашне тесто.
— Хорошо, — согласился Степан Егорович. — Я вылеплю тебе бюст человека из теста.
Степан Егорович за полчаса слепил бородатого старика, похожего, может быть, на бога, а может быть, и на безбожника — учёного Дарвина. Сказочник подсушил свою хлебную скульптуру и отдал бабке Тасей. Изумлённая искусством Егорыча, Тасей бережно завернула хлебного болвана в пыжиковую шкурку и упрятала в мешок, предварительно смазав его губы салом. Этим она задабривала идола, чтобы он помогал ей на охоте.