Экипаж боцмана Рябова(Рассказы и повести)
Шрифт:
В это время Василий резко повернул упряжку на реку.
— Э-гхэй! Илюха, держись! — крикнул он и что есть духу погнал упряжку через реку.
— Э-гхэй! — крикнул и Илюша и взмахнул хореем. — Наташа, держись!
Олени ворвались в воду и в несколько минут вброд пересекли реку. Василий и Илюша тоже бежали вброд. Сказочник и девочка плыли на нартах, защищаясь от воды шкурами.
— Водный рубеж преодолён победно! — сказал Поморцев, отряхиваясь от воды.
Островная тундра была полна птиц. Куропатки взлетали из-под копыт оленей передней упряжки. Птичий гомон царил над озерками, мимо которых мчались олени. Маленькие пичуги стригли воздух, кружились над упряжками, взмывали в небо и там, в высоте, исчезали. Наташа ещё никогда не видела столько птиц, не слышала такого птичьего разноголосья. Как всё это было далеко от того, что описывалось в книгах: от «белого безмолвия», от айсбергов и ледяных пустынь, от снежной пурги и морозных штормов.
— Илюша, ты читал Джека Лондона? — спросила Наташа. — Здесь тоже Заполярье, Арктика, а всё не так, как у него.
Илюша усмехнулся.
— Ты останься здесь на зиму, — сказал он, — тогда увидишь и побольше, чем у Джека Лондона. Бывает, из дому не выйдешь. Ветер с ног сшибает. Темень. Люди ходят — за канаты держатся, а то и ползком. Снегу до крыши наметает. В такую пору одному в тундре или в море — верная гибель.
— И погибали?
— У-у, ещё сколько! Теперь меньше — всё-таки радио, вертолёты, самолёты, спасательные отряды. А раньше много погибало — терялись в тундре, замерзали, разбивались, тонули. А моего дедушку на охоте морж погубил — бивнем лодку раздробил.
Передняя упряжка повернула на запад, потом на юг.
— Теперь домой, — сказал Илюша. — Накаталась? Хорошо?
— Саво! — с улыбкой ответила Наташа. Она вчера узнала это ненецкое слово «саво» — «хорошо».
Реку больше переезжать не пришлось. Василий довёл упряжки на запад почти до её истока, где река начиналась узеньким и совсем мелким ручейком.
Не доезжая до посёлка, он остановил оленей.
— В этом месте наши всегда останавливаются, — тихо сказал Илюша. — Здесь могила Ивана Хатанзея, первого председателя островного Совета. Его убили враги.
Он соскочил с нарт и пошёл к передней упряжке. Наташа поспешила за ним.
На прибрежной сопке стоял невысокий памятник, вытесанный из камня.
Степан Егорович снял шляпу. Откинули савы — капюшоны — Василий и Илюша. На памятнике Наташа прочитала:
«Иван Хатанзей. Погиб от рук врагов Советской власти».
А вечером дома Степан Егорович рассказал историю Хатанзея.
Слово «революция» на далёком заполярном острове впервые произнёс не кто-нибудь, а царский чиновник, грозный посланец архангельского губернатора. Впрочем, новое для ненцев слово он не произнёс, а почти прорычал:
— Бунт! Р-р-революция!.. Я тебе покажу, смутьяну! Сошлю!
Ссылать человека с этого острова, пожалуй, было уже некуда, разве только на Северный полюс или на тот свет.
Угроза относилась к молодому ненцу-охотнику Ивану Хатанзею. Но Иван Хатанзей Северного полюса не боялся, хотя там в те времена ещё никто не бывал. А на тот свет ему, двадцатилетнему, было рановато. Вообще ни о ссылке, ни о смерти он не думал, когда, по наивности, спокойно и прямо в глаза заявил чиновнику:
— Твоей церкви нам не нужно!
С Большой земли на остров привезли часовню. Вот почему так сказал молодой Хатанзей. Со своими старыми деревянными идолами-божками ненцы обращались вольно. В добром настроении они угощали божков салом, а рассердившись, могли побить, особенно если перепадала сярка-другая — стаканчик водки, которую привозили русские купцы. Потому и к христианскому богу многие ненцы особого уважения не испытывали.
А Иван Хатанзей знал, что бога нет. Об этом ему ещё в прошлые годы часто говорил Степан Егорович Поморцев. Да и сам Иван Хатанзей не раз убеждался, что от молитв толку ни на грош. После молитв никаких особых удач ни на охоте, ни на рыбном промысле не было. Зато бывало и так: и не помолится Иван, а в чум вернётся с богатой добычей.
С губернским чиновником тогда на пароходе приехал священник. Он должен был крестить последних некрещёных ненцев.
— Не гневи бога, Иван, — увещевал молодого охотника священник. — Грех большой на душу принимаешь!
Но бог почему-то не гневался на Ивана Хатанзея. Вот и на другой день после разговора о часовне охотник привёз на своих нартах из тундры кучу песцов.
Зато продолжал гневаться чиновник. Вечером, в салоне за ужином, в компании попа и капитана парохода он всё ещё грозил:
— Сошлю сукина сына!
— Накажи, накажи еретика! — подстрекал батюшка.
— Да куда вы его сошлёте? — посмеивался капитан парохода. — Тут и так ссылка, не лучше Сибири.
— Вот в Сибирь и сошлю! На каторгу, в рудники, в кандалы!
После нескольких рюмок коньяка чиновник пришёл в хорошее расположение духа и стал вспоминать анекдоты. Неумело подстраиваясь под разговор ненцев, он рассказывал:
— Собрался самоедин на охоту на морского зверя, а он, самоедин, надо вам сказать, уже крещёный был. Собрался, значит, и молится Николаю-угоднику:
«Николуска-угодницек, помоги больсого зверя убить! Свецку с мацту поставлю». Высотой, значит, с мачту свечку обещал поставить. Помолился и поехал к морю. А там видит — большущий тюлень плывёт. Прицелился самоедин — и бах-бах! Тюлень перевернулся на воде кверху брюхом. Обрадовался наш самоедин и смеётся над угодником: «Вот как вашего брата надувают!» Не будет, мол, тебе, Никола, никакой свечки. И только он эти слова выговорил, тюлень обратно перевернулся и нырнул в глубину. Поник головой охотник и говорит: «Ох, Николуска-угодницек, с тобой и посутить-то нельзя».
Чиновник хохотал. Батюшка осуждающе качал головой:
— Вот так богохульников и наказывают. Господь бог всё видит, всё слышит.
— Да ведь это же анекдот, господа! — улыбнулся капитан.
— А вот и анекдот, и притча правдивая, — упорствовал поп, подливая в рюмки вино. — Наказать, и сие суть наказание божие!
— Увезу самоедина на суд губернаторский! — опять загорячился чиновник, вспомнив Хатанзея. — В трюм посадим и увезём в город, а там — на каторгу!
Утром капитан парохода — бывалый мореход, сам в прошлом простой помор-зверобой, — тихонько предупредил Ивана Хатанзея о коварном замысле чиновника. А тут ещё и чиновник строго-настрого запретил Ивану до отплытия парохода покидать чум.