Экипаж боцмана Рябова(Рассказы и повести)
Шрифт:
Между тем Степан Егорович собирался уезжать на Большую землю. Плотники уже начали ставить здание школы. Нужно было разузнать, кто из детей будет посещать школу.
Учитель Алексей Иванович, приехавший на остров вместе с Поморцевым, должен был отправиться по стойбищам. Но он совсем не знал острова. И тогда Степан Егорович посоветовал ему взять в проводники Любашу, дочь Устиньи.
Любаша согласилась. Да, она знала если не весь остров, то почти все ближайшие стойбища.
Они распрощались со сказочником и отправились в путь по тундре. Но уже в первом же чуме первого стойбища
Алексей Иванович завёл с хозяином, пожилым ненцем, разговор о школе и о том, что его ребятам нужно учиться. А ребят в чуме оказалось двое.
— Ты учи её, — сказал охотник, указывая на Любашу. — У неё отец председатель. У меня Мартынко оленей пасёт, охотник будет. Катька — девка, тоже оленей пасти будет. Не надо школы. Учи Мэневу.
Заупрямился ненец и наотрез отказался записать детей в школу.
Так и уехали учитель и Любаша к другому стойбищу. Там стояли три чума. Но и там в двух чумах случилось то же самое. Отцы и матери не соглашались отпускать ребят.
— Одевать, кормить, обучать детей будем, и всё это бесплатно, — увещевал Алексей Иванович.
Но все его уговоры встречались упрямыми: «Нет», «Не надо».
В третьем чуме они неожиданно увидели бабку Тасей. Это был чум её брата Василия.
Тасей обрадовалась приезду внучки, принялась её угощать олениной, гусятиной и гольцом.
У Василия жили внуки — двенадцатилетний Иван и восьмилетний Степан. Они хорошо знали Любашу и встретили её дружелюбно, а учителя сторонились и на его вопросы не отвечали.
Вечером, за ужином, Алексей Иванович неуверенно начал разговор о школе. И велико было его удивление, когда, при молчании деда, бабка Тасей учителя поддержала.
— Пусть Иванко и Степан учатся, — говорила хитрая Тасей. — Будут, как Филипп, как художник и сюдбала [3] Егорыч с Большой земли.
После ужина Тасей уехала домой, а обрадованный и успокоенный первым успехом Алексей Иванович вслед за ребятами и хозяином улёгся спать.
Проснувшись утром, учитель окликнул Любашу. Девочки в чуме не было. Не было и Василия.
3
Сюдбала — сказочник.
Он вышел из чума и увидел хозяина, ремонтирующего нарты.
Учитель спросил о Любаше.
— Мэнева? — равнодушно отвечал старик. — Э, Мэнева уехала, должно, в Медвежье.
Учитель недоумевал и даже растерялся:
— Как уехала? Почему? Любаша никуда не собиралась без меня уезжать…
— Она больная, — сказал Василий, усмехаясь и прикладывая указательный палец к виску. — Она исялмбада [4] .
— А олени? — спросил потрясённый учитель.
— Оленей увела Мэнева…
4
Исялмбада — сумасшедшая.
Конечно, брат Тасей лгал учителю. По сговору с ним Тасей ночью вернулась в стойбище.
Девочка спала близ выхода. Ей заткнули рот тряпкой и бесшумно вытащили из чума. Связанную Любашу уложили на её же нарту, и Тасей с бешеной скоростью погнала упряжки к своей стоянке.
Не скоро поняла Любаша, что случилось. И поняла только, когда бабка сказала ей уже в своём чуме:
— Теперь всегда будешь жить с бабушкой.
Часами сидела девочка неподвижно, не произнося ни слова, не притрагиваясь к еде. А Тасей много дней караулила её и из чума не выпускала.
Наконец Тасей собралась в отъезд. У чума она не оставила ни оленей, ни нарт. Она знала, что без упряжки по гиблой болотистой тундре из этих мест далеко не уйдёшь. И Тасей спокойно уехала разыскивать русских промышленников. Голодная, бродила Любаша около чума. Долгое время пролежавшее в миске мясо начало гнить, зачервивело и смрадно, до тошноты, пахло. Любаша его выбросила.
Бежать девочке было некуда. Вокруг в тундре подстерегали трясина и чаруса [5] , в которых, как она знала, гибли не только люди, но и осторожные, далеко чуявшие опасные места олени.
5
Чаруса — болота.
Прошло несколько дней, а бабка всё не возвращалась. Голод измучил Любашу, и она уже жалела, что выбросила гнилое мясо.
Она думала, что к ней скоро приедут люди — учитель, мать Устинья, дед Хатанзей. Но время шло, а люди не показывались.
Подолгу лежала она в чуме, забываясь в тревожном полусне. К ней приходил сказочник Егорыч, а с ним — богатыри и волшебница Лебедь. Весёлый Балда подносил ей миски с горами жирной оленины, гусятины и рыбы. И было много-много хлеба — огромные ломти, мягкие и тёплые, только-только отрезанные от только-только испечённого каравая.
Любаша хватала хлеб, хватала куски мяса. Потом она приходила в себя, и ей становилось страшно. Не было Егорыча, не было хлеба. Ничего не было, кроме старых, пересохших оленьих шкур да бледной ночи, заглядывающей в чум через щели и входную дыру.
Хоть бы какой-нибудь кусочек, который можно съесть!
Под утро девочка хотела встать, чтобы напиться. Но, обессиленная, она не смогла удержаться на ногах и свалилась. Уже не думая ни о Егорыче, ни о матери, она впала в забытьё.
Очнувшись, она поползла к ящику с мисками, хотя знала, что миски пусты. И бочка, где Тасей хранила муку, была пуста. Девочка почти бессознательно протянула руку за бочку и нащупала мягкую шкуру. Она пальцами почувствовала, что это пыжик.
Любаша притянула к себе шкуру и принялась сосать. Потом она стала рвать шкурку зубами и вдруг под мехом ощутила что-то твёрдое. Если бы кусок сала! Если бы рыба.
Но это было не сало и не сушёная рыба. Это был бюст старика, слепленный художником Егорычем.
В полумраке чума Люба долго рассматривала бородатого божка, губы которого были густо вымазаны застылым гусиным салом. Она стала жадно слизывать сало и только тут вспомнила, что болван слеплен из теста. Хлебный болван, хлебный божок, которому молилась Тасей!