Экономическая политика правительства Екатерины II во второй половине XVIII в. Идеи и практика
Шрифт:
При этом указ фиксирует тревожный симптом: в последние несколько лет «…много потеряно из баланса в коммерции, как то великий упадок вексельного курса больше всего доказывает». Причина тому, по утверждению законодателя, – роскошь, то есть неумеренное потребление дорогих импортных товаров. Надо сказать, что в последующие годы критика безудержного потребления заморских «безделиц» станет набирать все большие обороты. А в сочинениях, посвященных анализу состояния финансов, она станет едва ли не доминирующей.
Примечателен призыв монарха к вполне определенной, но не названной части подданных сокращать потребление предметов роскоши, чему он сам обещал подавать пример. Впрочем, тут же следует реалистичное признание недостаточности данной меры и нравоучительная, в духе времени, сентенция: «Главное дело не в том состоит, чтоб излишние токмо росходы пресекать, ибо кто имеет мало или ничего, тот их и без того не делает. Но государственная экономия того требует, чтоб всякий промысел и ремесло сделать прибыточным, следовательно, чтоб каждый сверх необходимо нужного имел еще нечто и излишняго. Коммерция больше всего тому поспешествовать может, но токмо тогда,
Таким образом, здесь вполне ясно обозначены основные задачи и приоритеты «государственной экономии»: вместо того чтобы сдерживать потребление импортных товаров, прежде всего необходимо поощрять «всякий промысел и ремесло» для получения занятыми в них непосредственными производителями избыточного продукта. Последний будет направляться в сферу обмена, вовлекая в рыночные отношения как можно большее количество участников и повышая их доходы. Торговля может стать эффективным инструментом в этом процессе, но только в том случае, если избежит искусственных ограничений и занятие ею будет доступно «всем и каждому».
Отдав должное коммерции и не преминув указать на существование в России всех исключительно благоприятных условий для ее процветания, законодатель приступает к изложению конкретного плана по совершенствованию торговли. И во главу угла ставит торговлю хлебом, усмотрев в ней большой скрытый потенциал. Причем свою точку зрения он считает необходимым аргументировать, исходя из достаточно голословного тезиса об «избыточном хлебородии» в России. Последний подкреплен лишь ссылкой на сохранявшуюся дешевизну хлеба несмотря на употребление его в «превеликом числе» для винокурения. Поэтому вследствие стабильно низких цен крестьяне даже во время больших урожаев не всегда могли исправно расплачиваться по своим податям. Весьма любопытно и показательно с точки зрения исходных экономических позиций верховной власти другое невольное свидетельство: как оказалось, для снабжения находившейся за границей армии было запрещено покупать хлеб на месте, «как бы оный дешев ни был», а велено доставлять его из российских мест, «как бы дорого ни становился» при транспортировке. Такая практическая мера объяснялась не только необходимостью «ободрения хлебопашества», но в первую очередь стремлением любой ценой препятствовать оттоку денежной наличности, сохраняя ее для обращения внутри страны. Вместе с тем выяснилось, что даже большие транспортные издержки не привели к подорожанию хлеба. Более того, произошла неожиданная метаморфоза: в традиционно хлебородные губернии начал поступать хлеб из мест близ «…Олонца и далее… о которых ранее и думано не было, чтоб тамо для собственнаго пропитания жителей довольно хлеба родилось. А сие и служит новым и неоспоримым доказательством, что государство наше может превеликий хлебом торг производить и что тем самым и хлебопашество поощрено будет».
Воодушевившись собственным весьма оптимистичным умозаключением, законодатель отменил все ограничения в области хлебной торговли при морских портах, включая порты на Черном и Каспийском морях, сделав ее полностью свободной. Вдобавок, с целью поощрения «хлебного торга», при всех открытых для него новых портах были наполовину уменьшены пошлины по сравнению с Рижским, Ревельским и Перновским портами и островом Эзелем, где он уже существовал и ранее согласно выданным разрешениям.
Большинство остальных статей указа, касавшихся конкретных направлений коммерции, также проникнуты духом свободы торговли и главным образом преследовали цель расширения номенклатуры товаров, ранее неоправданно исключенных запретительными указами из оборота (например, холст, ревень).
Указ оставлял лишь некоторую неясность относительно возобновления экспорта строевого леса. Судя по довольно общему заявлению, провозглашавшему заботу о сохранении лесов «самым нужным и важным государственной экономии артикулом», и весьма неопределенной ссылке на недавно последовавшие распоряжения Адмиралтейству и созданной Комиссии о флоте относительно корабельного леса, этот вопрос находился еще на стадии обсуждения и окончательное решение по нему предполагалось объявить позднее.
Кроме того, отчетливо прослеживается озабоченность верховной власти существованием некоторых лазеек для беспошлинного провоза ряда товаров (сахарный песок, сырье и красильные материалы для текстильных мануфактур), о чем в указе говорится весьма выразительно, причем языком, скорее свойственным публицистике. Прежде всего высказано недоумение фактически беспошлинным ввозом в Россию сахарного песка: «…Безпошлинной сюда привоз сахарного песку не согласен ни с указами, ниже с здравым разумом. Мы для того говорим безпошлинной, что наложенная крайне малая пошлиною почти назваться не может». И далее самодержец анализирует различные благоприятные для государства, но, по собственному признанию, недостижимые варианты, при которых беспошлинный ввоз был бы допустим, и тем самым отчетливо проясняет собственную позицию: «Иное дело было б, естьли б здешние корабли сами сей песок привозили и из первых рук оный получали. Тогда может быть весь песок сюда обратился бы и Россия одна все прочия земли сахаром снабдевала бы. Иное и тогда дело было б, естьли б сей песок получался из Персии или Крыму или из Китаев. Тогда надлежало б привоз онаго крайне облегчить, дабы прочий свет получал уже отсюда. Но теперь статься не может, чтоб толико сильные и знающие в коммерции народы, как англичане, голландцы и другие допустили мимо их и на их кораблях весь сахарный песок сюда отпускать и чтоб в необходимость себя привели получать оный паки здесь высшею ценою. Еще другое дело было б, естьли б на сих мануфактурах много людей питалося или бы много других здешних продуктов употреблено было. Но здесь не употребляется почти более, как одна вода, и самыя горшки из-за моря выписываются. Казна лишается пошлин, государство серебра, которое в пошлину ефимками платимо быть имело б, множество купцов, кои тем торговали, их промыслу, а все вообще дороже за сахар платят, нежели когда безпошлиннаго привоза не было» (курсив мой. – А. К.).
Далее столь же резкой критике, и не без примеси сарказма, была подвергнута деятельность первой в России петербургской ситценабивной мануфактуры [119] , получившей исключительную привилегию на данный род деятельности. Наибольшие нарекания вызвало именно то обстоятельство, что выпуск ее изделий – дешевых набивных полотен и холстины, «…коими начали было в великом множестве крестьяне пользоваться», был искусственно ограничен рамками одного предприятия и не мог быть налажен на других. Особое раздражение власти вызвал запрет на заведение аналогичных мануфактур в угоду интересам владельцев одной фабрики из-за того, что последняя «…также употребляет только одну здешнюю воду, а что печатает, то чужими красками и чужие полотна с таким еще государству вредом, что и ей позволено потребные для нее материалы привозить безпошлинно…». Вследствие сказанного указ далее самым решительным тоном говорит об отмене аналогичных «дозволений», то есть привилегий и вытекающих из них запрещений, данных «сверх прямой силы указов», то есть, надо полагать, на основании интерпретации действующего законодательства подчиненными монарху инстанциями исполнительной власти, а не в силу императорских указов прямого действия.
119
О ее истории см.: Дмитриев Н. Н. Первые русские ситценабивные мануфактуры XVIII в. // Известия ГАИМК. М.; Л., 1935. Вып. 116.
Достаточно явственно обозначив в указе основные приоритеты «государственной экономии», законодатель наконец приступает к обстоятельному рассмотрению едва ли не главного предмета – деятельности российских торговых компаний, чему посвящена предпоследняя, девятая, статья. Не в пример иностранным, особенно английским, которые прибегают к прямой военной экспансии для утверждения своего присутствия на других континентах и «…тем умножают силу, славу и знатность своего отечества», российские компании, напротив, подверглись уничтожающей критике. «…Заведенныя здесь [в России] сперва для питейных сборов или каких казенных подрядов, компании сделаны ныне и купеческими, однакож такими, кои служат убежищем обанкрутившимся купцам. Коль скоро один промотается, то вместо того что за нажитыя им бездельнически долги справедливое воздаяние имел бы получить на каторге, почитает он надежным средством к своему вновь обогащению имя компании себе выпросить, и чем множество народа пользовалось, то в свои одне руки захватить и в разорении многих своего спасения искать». В качестве «наибольшего и наиудостоверительнейшего» примера названа Персидская компания, монополизировавшая торговлю с Персией без каких-либо на то оснований. То есть она отнюдь не являлась первооткрывателем данного торгового направления, соответственно не испытала никаких первоначальных трудностей на этом пути и не понесла крупных финансовых затрат, фактически придя на все готовое. Указ напоминает: согласно трактатам с Персией 1732 и 1735 гг., Россия «кровию отечества» добилась установления для себя свободного и беспошлинного торгового режима, «…и какия тамо разорении и грабежи ни были, сия часть коммерции была велика и многия тысячи людей питались оною». О привлекательности для русских купцов «персидского торга» говорил пример хотя бы одного Евреинова-отца [120] , потерявшего в одночасье товаров и наличности на сумму 180 тыс. руб., но не прекратившего торговых операций на персидском направлении, будучи уверенным «наградить (компенсировать. – А. К.) сей убыток» впоследствии. И вместо того чтобы поощрять и развивать свободную русско-персидскую торговлю в Астрахани, Кизляре, Царицыне и прочих местах, воспользовавшись недавним прекращением персидских междоусобиц, привлечь в эти города как «персидских художников, так и самих капиталистов», сделано «…совсем противное: сей старый и толико распространенный торг приведен в тесныя границы и отдан в компанию, буде тем назвать можно…».
120
Имеется в виду Матвей Григорьевич Евреинов.
Заканчивается эта весьма эмоциональная филиппика, мало соответствующая в целом достаточно строгой стилистике законодательных актов, императорским повелением немедленно уничтожить как Персидскую компанию, «…так и все на подобном основании заведенныя компании… ибо оныя не суть что-либо иное, как только неправедное присвоение одному того, что всем принадлежит». Астрахани с прилегающими к ней местами в целях привлечения туда иностранцев для поселения давалась привилегия освобождать прибывающих поселенцев от любых налогов и податей, а на заводимые ими фабрики и заводы не требовалось получения разрешений.
Объявив о свободе торговли и отчасти предпринимательства, указ вместе с тем не говорил о безграничности этой свободы. Он преследовал и дополнительную цель – приучить купцов к согласованным действиям на рынках восточных стран, особенно Персии, с тем чтобы сиюминутные интересы отдельных торговцев не могли войти в противоречие с интересами всего купеческого сообщества. Ради достижения этой цели русским купцам фактически запрещалось самостоятельно вести беспорядочную торговлю внутри Персии. Она отныне сосредоточивалась только при двух портах – Бакинском и Зинзилинском. При каждом из них казной учреждалась должность консула. Основная обязанность обоих консулов заключалась в том, чтобы следить за установлением согласованных цен между съезжавшимися русскими купцами. Последним предлагалось заключать взаимные письменные обязательства и не опускать цены ниже установленных минимальных границ.