Экспедиция в один конец
Шрифт:
Далее все развивалось по накатанной, не осложненной никакими шероховатостями схеме: бабьи причитания, следователь прокуратуры, объяснения о случайном перевороте лодки и о его, Сенчука, необыкновенной удаче, объяснимой разве навыками опытного моряка и пловца; поиски тел, затем — похороны, два порванных на поминках баяна…
А через неделю он уже выволакивал из багажника автомобиля сырой, облепленный речными водорослями мешок, умещая его в погреб своего гаража, снабженного капитальными запорами, способными поддаться лишь сварочному аппарату.
Неприятности на работе утихомирились, "Скрябин" готовился к очередному плаванию, и вскоре Сенчук перетащил в свою каюту весь монастырский клад.
Интересной особенностью обладала каюта особиста, грешившего контрабандой!
Уже несколько лет назад Сенчук сконструировал хитроумную съемную перегородку, крепившуюся на мертвых, казалось бы, заклепках, однако заклепки представляли собой винты, отворачивающиеся по направлению часовой стрелки специальным ключом. За первой перегородкой была другая, также прочно крепившаяся к корпусу, а вот за ней-то находилась потайная пустота, где при желании мог уместиться и человек.
И если бы спросили с особиста за этакую перепланировку служебного помещения, то знал Сенчук, что ответить: мол, в случае вражеских провокаций и документы сюда спрятать можно, а если Родина лазутчика таким образом перевезти пожелает, то и шпион сюда влезет, причем с гидрокостюмом и кислородным аппаратом, дающим возможность, не пуская пузырей, добраться до вражеского берега.
Итак, разбогатевший подполковник Сенчук готовился к побегу на Запад, считая дни до отплытия "Скрябина" и мучительно раздумывая не о разлуке с постаревшей женой, давно уже отчужденной от него, а о расставании с заветными сотенными купюрами в тайниках.
С одной стороны, следовало поменять денежки с лысым профилем творца социалистической революции на солидные банкноты американского министерства финансов, но сумма, должная быть вырученной после такового обмена, представлялась Сенчуку мизерной в сравнении с тем состоянием, которое уместилось за двойными секретными перегородками. Да и стоило ли засвечивать себя в контактах с валютчиками, провалив все свое будущее из-за жалкого барыша?
И хотя стонала душа Сенчука от упускаемоей выгоды, однако решился он оставить тайники неприкосновенными. В конце концов, достанутся деньги жене, хрен с ней, пусть помнит щедрость его и любовь, так сказать…
И верное, как оказалось, принял Сенчук решение, ибо за день до отплытия "Скрябина" был он вызван к начальству и ознакомлен с приказом о своем увольнении из органов.
Привезенный им "изменник", оказывается, лежа в госпитале, копил злобу на Сенчука, как зимняя змея яд, и, выписавшись со справкой об инвалидности, ударился в неутомимые блуждания по инстанциям, добиваясь воздаяния своему изуверу–мучителю. И — добился.
— Ничего не могу поделать, — разводил руками начальник Сенчука, также искренне огорченный выводами руководства, ибо без подарка из зарубежных весей подполковник к нему никогда не являлся. — Вопрос решен твердо… И, считай, ты еще легко отделался, Жора, капитан на тебя та–акой компромат отправил, что едва до уголовного дела не дошло…
Мир качался и плыл в глазах Сенчука, когда брел он домой, сознавая крах всех своих надежд и свершений, омытых кровью и стоивших невероятного риска.
— Ладно, — бормотал себе под нос, — хорошо не жили, не хрена и начинать!
Единственное, что утешало, — заветные тайнички, верные подспорья в грозовых потемках наступившей полосы Большого Черного Дня.
Но и тут обольщался Сенчук, ибо грянувшая перестройка обратила кровно заработанное и тяжко сэкономленное в прах и тлен, и к середине девяностых годов отставной подполковник работал гардеробщиком коммерческого ресторана, вернувшись к началу начал бедного человека — умению свести концы с концами и постигая тот факт, что философия стоиков преподается в университете жизни бесплатно и в полном объеме.
Время смело многих людей — кого из жизни, кого с высоких постов, не оставляя Сенчуку надежд на протекцию и сытную должностенку; давно поменялся экипаж "Скрябина", по–прежнему неутомимо бороздившего океаны, но один человек стойко держался на своем посту, чем категорически препятствовал проникновению пожилого гардеробщика на столь дорогое его сердцу судно, и был этот человек капитаном корабля, главным врагом опального чекиста, привыкшего все свои планы неизменно воплощать в жизнь. А если вернее — в смерть или же в звонкую монетку.
ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА КРОХИНА
В давней социалистической реальности он служил в столичной молодежной газете, ныне ставшей модным желтым изданием, писал стихи и киносценарии, халтурил на радио и телевидении, ратовал на кухнях знакомых творческих интеллигентов за свободу слова и отмену цензуры, ругал власть, одновременно сочиняя по долгу службы в ее честь зарифмованные здравицы, пил и активно изменял жене с поклонницами своего поэтического таланта. Поклонниц было много, и Крохин не без юмора признавался друзьям, что у него, как у бразильского утконоса, единственный брачный сезон в году, длящийся всего–навсего двенадцать месяцев.
На шестой год брака жена, прознав о любовницах мужа и заявив, что пять дам в одних руках — явный перебор, ушла от него — личности импульсивной и ненадежной — к основательному, в возрасте, чиновнику от медицины.
Таким образом в его семье произошел демографический взрыв, в результате чего сообщество ближайших родственников распалось на две части: в одной оказался он, в другой — бывшая спутница жизни с сыном.
Новому супругу жены в ту пору было сорок пять лет, он казался Крохину стариком, жизнь которого осталась позади, и Владимир откровенно недоумевал над столь ущербным выбором отколовшейся от него половины — особы весьма привлекательной, однако пролетели–пробежали неутомимые годы, и сам он приблизился к данному возрасту, причем, увы, не отмеченному никакими значительными достижениями.
Намертво врезался в память тот день, когда, оставшись наедине с собой в коммуналке, куда въехал после размена квартиры, сел на продавленный диван среди чужих стен, оклеенных грязными и рваными обоями, и ощутил внезапно и остро необходимость перемены всей своей жизни, ощутил, как опротивела ему редакция с обязаловкой каждодневного ее посещения за жалкую зарплату, суета с публикациями стихотворных опусов, хождения по начальственным кабинетам киностудий с согбенной спиной и преданно–предупредительным взором; ощутил всю ничтожность явно впустую растраченных лет.