Экспертиза любви
Шрифт:
— Ничего. — Лена вошла, села на скамейку в коридоре и стала снимать туфли. Какое-то странное выражение было на ее лице.
— Ну как тебе там? — Светлана Петровна внимательно вглядывалась в Леночкино лицо. — Не понравилось?
Лена засунула туфли под скамейку.
— Мамочка, не спрашивай ничего. Я должна помыться. От меня пахнет чем-то ужасным. — Она прямо в коридоре стянула платье и прошлепала босиком в ванную комнату. — Ты меня не жди, поешь одна. И ложись. Я тоже лягу. Я так устала… — Лена скрылась за дверью.
— Похоже, напрасно я ждала, — Светлана Петровна прислушалась, как вода стала набираться в ванну. Она постучала. — Лен! Ну я тогда пойду, поем чего-нибудь? А ты, как выйдешь, догоняй.
— Конечно. — Из ванной комнаты донеслось бульканье.
А это ведь ее привезли на белой машине, вдруг догадалась Светлана Петровна. И со значением улыбнулась. Кажется, она была права насчет Рябинкина.
Как приятно чувствовать, как вода омывает тело! Ты отмокаешь в ней и одновременно будто наполняешься, нет, не влагой, энергией. Иногда это энергия дня — она дает силу ногам, всему телу, голове… Иногда же, как сейчас, это энергия сна — вязкая, приятная, мягкая… Только бы не заснуть прямо в ванне! Она блаженно закрыла глаза. Как хорошо, что можно остаться одной и вспомнить все, что случилось за день. Нет, собственно, не все ей хотелось вспоминать. Эти горы вынесенного мусора, разве они стоят того, чтобы еще о них думать? Нет, главное, конечно, не это. Разговор с Рябинкиным? Бог с ним, как-нибудь рассосется. В конце концов, она действительно может перевестись. Но… наверное, не будет. А почему? Вот оно, самое главное. Потому что ей было как никогда хорошо рядом с этим человеком в белой машине. Как его зовут? Игорь. Игорь Владимирович… Лена даже закрыла глаза. Фамилию свою он ей не назвал. И вообще ничего особенного не сказал. Он спросил, кто она такая. А она тоже ничего ему не ответила. Кто она такая? Сказать — ассистентка? А что она знает? Лена усмехнулась. Она просто сказала, что первый день, как вышла на работу, и очень устала. А он ей сказал, что у него на эксгумации украли труп. Он забавно это сказал. Но, если разобраться, в принципе, тоже ничего в этом не было смешного, но она засмеялась. И он засмеялся в ответ. Не ржал, а как-то так ненавязчиво смеялся, негромко. Она его спросила, долго ли он работает в Бюро. А он ответил, что нет, недолго. Лет восемь. А до этого был терапевтом. И сколько же тогда ему лет? Но разве это важно? Она отчего-то постеснялась спросить, отчего же он так резко переменил специальность. А потом, она еще заметила, он повез ее не прямой дорогой домой, а в объезд по дальним улицам. И еще у него в машине играла музыка. Радио «Джаз». И Лена вдруг подумала, что надо купить в самое ближайшее время диск с джазовыми композициями и подарить в машину маме.
Не хотелось выходить из ванны, но… пора. Мама, наверное, еще ждет ее за столом. Лена встала. Струи воды потоками устремились по телу вниз. Лена оглядела себя — а ведь она красивая. И странно, что этого как бы никто не замечает. Она вышла на коврик и стала вытирать себя огромным, любимым, мягким полотенцем. Не замечают — плевать. Пусть им всем будет хуже! Ой, что это так противно саднит ей сбоку? Так это же та самая родинка, которую она второпях прищемила замком. Ой как нехорошо. Она изогнулась и внимательно осмотрела бок в зеркало. Нет, вроде все спокойно и ничего особенно не видно. Лена достала из шкафчика лейкопластырь и аккуратно залепила родинку. Пускай несколько дней побудет в покое. Надела халат и вышла из ванной. Мамы в кухне уже не было, и Лена, хотя любила поболтать с ней за ужином, сейчас втайне вздохнула с облегчением. Все-таки приятно, когда никому ничего не надо рассказывать, когда не хочется. И поддерживать вежливую беседу тоже. Она засунула в рот виноградину, поковыряла вилкой в салате. Нет, есть она тоже не будет. Надо убрать посуду и спать. Но что это? Возле раковины записка: «Леночка, я постелила тебе в папином кабинете. Спокойной ночи, мама».
Кабинет отца был самой маленькой и дальней комнатой в их сталинской квартире. Окно кабинета — единственное в квартире — выходило на улицу, остальные во двор. Они жили невысоко — на втором этаже. А на первом, прямо под ними, был магазин. Выносная витрина выпирала на улицу, как стеклянные террариумы в зоопарках. Над ней — плоская крыша, залитая бетоном и битумом. Во время дождя крыша блестела, как новые сапоги. Летом — расплавленный битум страшно вонял, но все жильцы дома к этому запаху давно привыкли. Когда было не очень жарко, на крыше можно было загорать — открой окно и спусти ноги. Раскладушка или шезлонг в свернутом виде тоже как раз пролезали через окно. Но если плюс тридцать — на крыше не высидеть. Ощущение такое, что сейчас на тебя наедет каток. Расплавит и закатает в асфальт. И если бы не кондиционер и плотные шторы — в комнате тогда тоже не уснуть. Даже цветы на подоконнике не выдерживали жары. Поэтому летом каждое утро их нужно было спускать на пол, а вечером опять поднимать на подоконник. Лена любила поздно вечером выключить кондиционер и открыть окно, распахнуть железную решетку — защиту от воров и посидеть на подоконнике, задрав на него ноги. С улицы пахло зноем и пылью. Недалеко на углу светила лампочка на уличном столбе, и в ее свете хорошо было видно, как вьются в электрическом луче мошки. Пыль на листьях деревьев совсем не видна в темноте, и они кажутся изумрудными на фоне темного асфальта. Главное — не забыть на ночь запереть решетку. Когда она сидела на подоконнике еще при папе, он, смеясь, сравнивал Лену с севильской красавицей, которая поджидает молодых кабальеро с гитарами.
— Ждешь кабальеро, а является цирюльник, — отвечала Лена. И действительно, за время ее учебы в институте ни одного предложения руки и сердца ей не поступило. Видно, кабальеры перевелись, усмехалась она, но особенно не расстраивалась. Замуж ей не хотелось. Она видела, как крутилась мама и дома, и на работе. И это было еще ничего, потому что мама крутилась для папы. А вот для кого придется крутиться Лене? Вовсе не факт, что это будет достойная этого кручения кандидатура. Поэтому к своему одиночеству Лена относилась до поры до времени снисходительно. Только в последнее время ее стало раздражать, что у некоторых школьных подруг дети уже ходят в садик, а институтские знакомые, узнав, что она до сих пор не замужем, как-то заминаются. И в компании, в которых уже собираются с женами и мужьями, не приглашают. Вот и мама хоть и деликатно, а все равно намекает, что вроде бы пора уже Лене подыскивать пару. Понятно, что мама родной человек, а все равно противно.
Лена прошлась по кабинету, открыла окно, раздвинула шторы, выглянула сквозь решетку на улицу.
Как приятно, когда тепло. А в преддверии осени даже еще приятнее. Сколько еще продлится такая благодать? Мягкий сентябрь Лена любила, пожалуй, даже больше, чем жаркие летние месяцы. Боже, как выросли напротив их дома карагачи! А ведь их сажали в тот год, когда она только пошла в школу. Летом они почти не дают тени, зато и полива не требуют. Ветки у них тонкие, устремлены почти вертикально вверх, а листья маленькие, зубчатые, жесткие… Сейчас серебрятся от пыли в свете фонаря. Засухи карагачи не боятся. Лена выставила на подоконник цветы, сбрызнула их из специальной пластмассовой бутылки, вдохнула полной грудью. Хорошо! Реку отсюда не видно, она делает изгиб дальше, через улицу, под обрывом. А все равно с ее берега тянет полынью, и слышно, как стрекочут цикады. Юг, да и только.
Лена включила на письменном столе настольную лампу. Ей с самого детства нравилась «папина» комната. Когда она была маленькой, она любила заползать под его письменный стол. Отец готовился к лекциям, а она сидела там у него в ногах и наблюдала, как шевелятся его ступни в вельветовых тапочках. Иногда отец скидывал тапочки и оставался в носках. Его теплые, слегка шевелящиеся ноги странным образом привлекали ее. Ей даже нравился их запах, а если становилось скучно, она начинала щекотать ему подошвы.
— Лен, ну пусти! Лена! — Его голова опускалась к ней под стол. — Ну погоди немножко! Еще минут пятнадцать. Я допишу страницу и поиграю с тобой.
— А страница большая?
— Нет, только не отвлекай.
Она знала, что надо сидеть тихо. Тогда папа закончит быстрее и у него будет хорошее настроение. И он будет играть с ней не отвлекаясь. А если она помешает, он каждые пять минут будет подбегать к столу и что-то там дописывать. И играть будет невнимательно. А это неинтересно, лучше уж подождать.
— Пап, а кем я буду, когда я вырасту?
— Не знаю.
— А какие на свете есть работы?
— Разные. Можно быть продавцом в магазине. Можно кондуктором в троллейбусе. Или дворником во дворе. Но, на мой взгляд, это неинтересно.
— А что интересно?
— Интересно учиться.
— А ты ученый?
— Я — ученый. И ты, как выучишься, будешь ученая.
Ей запомнился банкет по случаю присвоения отцу звания профессора. Это было, когда она училась классе в третьем. Сколько тогда набилось народу в их квартиру! Лена и не подозревала, что в их большую комнату, как тогда называлась гостиная и где мамой был организован шикарный стол, могут поместиться человек тридцать! Кого тогда здесь только не было! И какие-то бритые старики, и довольно занудливые дамы, и хорошенькие девушки (как мама потом говорила — «твои лаборантки»), и, наоборот, бородатые студенты… И все так веселились, что Лена вместе со всеми чуть живот не надорвала от хохота. Свой «защитный» банкет сравнивать с папиным теперь было просто нелепо.
Она подошла к дивану, на котором мама постелила ей постель. Как мама все-таки хорошо умела организовывать их жизнь. Она, Лена, наверное, так никогда не сумеет. Этому дивану лет почти столько же, сколько самой Лене. А он вовсе не выглядит истрепанным или старомодным. Ага, мама заменила обивку дивана и подушек — папа любил подкладывать их под спину, когда читал, а она сразу даже и не заметила. Наверное, она в папу. Его такие мелочи никогда не интересовали. Как странно, казалось бы, такая мелочь — другой цвет обивки, а комната уже перестала быть полностью «папиной». Теперь она скорее нейтральна. Даже больше напоминает музей, музей ученого. Диван, письменный стол с лампой и книжные шкафы — от пола до потолка по всему периметру комнаты. Теперь хотя бы один из этих шкафов придется занять ей, Лене.