Экстренный контакт
Шрифт:
Я уточняю «женщине», потому что существует двойные стандарты, и это сводит меня с ума.
Конечно, нам, женщинам, позволено быть умными. Сильными — приветствуются. Красивыми — обязательно. Но, по-видимому, единственный способ для нас быть хорошим человеком — это никогда не быть слишком прямолинейной и резкой.
Мужчины? Совсем другое дело.
Не верите?
Представьте на минуту знаменитого мистера Дарси Джейн Остин. Он неразговорчив. Резкий. Осуждающий. Грубый. Снисходительный. Вмешивающийся. Предвзятый (или гордый, я так и не поняла, что именно).
И при этом он
А теперь, если позволите, на минутку припишите все качества Дарси женщине. Давайте представим, что Уилла Дарси неразговорчивая, грубая, осуждающая, невоспитанная, вмешивается в чужие дела и предвзятая — или гордая, если хотите. Останетесь ли вы рядом, чтобы узнать, есть ли у нее золотое сердце, покупает ли она сестре рояль и втайне просто немного стесняется?
Или вы объявите ее непривлекательной? «Уф, история понравилась, но героиня была довольно неприятной личностью до самого конца...»
Не любите «Гордость и предубеждение»? Вот еще один пример.
Северус Снейп. Этот человек откровенно ужасен буквально на протяжении всей серии о Гарри Поттере, и все же я не встречала ни одного поклонника Поттера, который не назвал бы его восхитительным — возможно, даже любимым — еще до того, как вы узнаете его скрытые глубины.
Знаете, как называют женщину, которая ужасна на протяжении всей серии о Гарри Поттере? Долорес Амбридж.
Даже мой мальчик, Гринч — он, черт возьми, крадет Рождество, но никто не читает эту книгу или не смотрит этот фильм и не думает: «Главный герой был полным ничтожеством». Одна звезда! Я просто не могу не задаться вопросом, какими были бы отзывы или был бы Гринч также любим, если бы он был ею, или если бы она была менее Гринчем, а более... червой.
И через некоторое время, когда я стала неприятной, почувствовала, что меня нельзя любить.
Как я это поняла? О да. Отсутствие мужского общения и причина этого — я не та послушная маленькая леди, которая нужна большинству мужчин, по крайней мере, ненадолго.
Единственное исключение?
Он.
Или я так думала.
— Мисс Тейт. Добро пожаловать домой, — говорит швейцар тем же ровным монотонным голосом, которым всегда приветствует меня.
— Спасибо, Мелвин.
Он не холоден ко мне, конечно, но и дружелюбным его не назовешь. По крайней мере, не так, как с другими жильцами, которые, похоже, знают имена его матери и домашних животных. Я тоже хочу это знать! Просто, когда пытаюсь это выяснить, получается, как допрос.
Том замечает эту неловкую динамику, потому что замечает все, и наклоняется, чтобы прошептать мне на ухо:
— Дай угадаю. Ты снова пыталась предложить бесплатную юридическую консультацию вместо праздничных чаевых?
— Ладно, я сделала это только один раз, — оправдываюсь я. — И разве не ты постоянно читал мне лекции о том, что «искусство дарить подарки» — это прежде всего индивидуальный подход?
Я добавляю насмешливые воздушные кавычки для пущей выразительности.
— Я не хотел, чтобы это было оправданием твоей скупости. Просто хотел сказать, что то, что, подарив
— Она занимается издательским делом. Я подумала, что ей понравится красивая ручка.
— На ручке были выгравированы мои инициалы, — ворчит он. — Потому что это был подарок от моего босса, он же ее муж.
— О, так вот что произошло? — спрашиваю я, драматично и озадаченно хмурясь. — Я понятия не имела, ты же не напоминал мне об этом во время каждого спора.
— У тебя были споры. У меня были дискуссии, — говорит он в своей манере Тома, от которой мне хочется ударить его по слишком красивому лицу.
— О, точно. — Я нажимаю кнопку своего этажа, а затем решаю нажать и на его. — Теперь все это возвращается ко мне? Ты — разумный и безупречный. Я — ответственна за все, что не так в этом мире.
— Видишь ли, я знаю, что это сарказм, но...
— О, заткнись, — бормочу я, когда мы выходим из лифта на моем этаже.
Том присвистывает.
— Мраморные полы? Шикарно. Как давно ты здесь живешь?
— Четыре года. Плюс-минус.
— Ха. — Это задумчивое «ха».
Раздражающее «ха».
Я должна просто проигнорировать, но у меня это никогда не получалось, особенно когда дело касалось Тома, поэтому я останавливаюсь на месте и бросаю на него сердитый взгляд.
— Что?
— Что «что»? — спрашивает он с невинным видом.
— Это «ха». Ненавижу, когда ты так делаешь. И не говори: «Что делаю?» Это я тоже ненавижу.
Взгляд Тома ненадолго останавливается на повязке на моем лбу, и я уверена, что только из неуместного уважения к моей травме он не поддался своему обычному желанию нажать на мои кнопки, как умеет только он, потому что его следующие слова удивительно безобидны.
— Наверное, я подумал, что ты поживешь в доме на Лексус-стрит еще какое-то время. Тебе нравилась та квартира.
При воспоминании о старом месте жительства у меня в животе все сжалось от боли. Через год или два после начала нашего обреченного брака наша с Томом карьера выросла настолько, что мы смогли переехать из нашей милой, но маленькой студии в Верхнем Вест-Сайде.
Том хотел перебраться подальше от центра города, в Виллидж или даже в Трайбеку.
Я же настаивала на том, чтобы быть ближе к работе — моей работе. Мне нужен был либо Верхний Ист-Сайд, либо Мидтаун. И тогда, когда единственным предметом наших споров были суши против пиццы по вечерам в пятницу, он согласился без вопросов. Тогда между нами все было... по-другому.
До того, как мне пришлось столкнуться с разочарованием от того, что мое собственное счастье, по-видимому, запуталось в счастье Тома, и когда он был несчастлив, я тоже была несчастлива.
Особенно когда он был несчастлив со мной.
— Мне действительно нравилась та квартира, — говорю я, продолжая идти по коридору к своей двери. Мне многое нравилось.
Лекарства, которыми меня пичкали в больнице, должно быть, делают меня сентиментальной и одновременно не справляются со своей задачей. Головная боль, которая еще несколько минут назад, как мне казалось, не могла стать еще хуже, создала совершенно новый стандарт боли.