Ельцын в Аду
Шрифт:
Нашел у кого благодарности искать!
– издевательски прокомментировал Сатана.
Никого из них не знал...
– удрученно пробормотал ЕБН.
Ничего удивительного. Властители о своих порядочных коллегах предпочитают не знать... Сравнения с собой не выносят!
А почему ты назвал Мономаха лучшим русским полководцем? Явсегда считал им Суворова, - экс-президент России, как всегда, когда касался неприятной темы, ушел от нее.
С охотой уступаю эту честь великому князю!
– к странникам по инферно подскочила маленькая сухонькая душа.
– Он дал вдвое больше сражений, нежели я, - и все выиграл! Правда, в одной из битв с половцами наша рать претерпела полнейшую конфузию — но Мономах там не командовал, а просто участвовал, более того, бой дали вопреки его совету. А главное, его воинская доблесть дважды спасала Отечество от полной гибели. Все мои кампании и войны не были столь судьбоносными, они не решали судьбы государств. Виват Мономаху!
– генералиссимус склонил седую голову.
О Суворове бывший президент кое-что читал — и теперь был рад показать всезнайке Фридриху, что и он тоже не лыком шит.
Слышь, Александр Васильевич!
– панибратски обратился он к гениальному полководцу.
– Ты-то как тут очутился? Неужто за расправы с пугачевцами, восставшими крымцами, чеченцами, поляками?
Не за это... Я приказ государыни исполнял, да и мятежники окаянствовали похуже моих чудо-богатырей...
Насколько я знаю, - вмешался Ницше, - при штурме Измаила Ваши солдаты и казаки вместе с сорокатысячным турецким гарнизоном перерезали также все мирное население. При взятии Праги — предместья Варшавы — русские уничтожили всех — и тех, кто держал оружие, и гражданских лиц... У матерей отнимали младенцев и бросали в огонь...
Так было... Я плакал, видя это, но ничего поделать не мог. Жители Праги в начале мятежа зверски погубили весь русский гарнизон, жгли солдатиков живьем, резали на куски... Вот мои чудо-богатыри и не сдержались... Измаильского же Осман-пашу я предупредил ультиматумом: «Добровольная сдача — воля, штурм - смерть», так что он сам беду накликал... Я вынужден был отдавать взятые с боем города своим войскам на три дня на разграбление, как и все прочие полководцы... Иначе армия не слушает командующих...
Я тебя несколько другим представлял, - пробормотал Ельцин.
«... Черты лица моего — они видны; но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик; при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим...»
Так за что ж Вы в чистилище, все-таки?
– Ницше не мог терпеть, когда кто-то другой вел опрос знаменитости слишком долго.
– В личной жизни Вы были безупречны, как слуга Ваших императриц и императора — выше всяких похвал. Зверства Ваших войск были по тем временам, в сравнении с армиями других государств, редки — да и остановить Вы их не могли. Ваше место на небесах...
Из всех великих военачальников Нового времени туда попал лишь господин адмирал Ушаков Федор Федорович, причисленный к лику святых... По заслугам! И флотоводец был знатнейший, и муж благороднейший... А я зверств, о коих Вы, сударь, глаголите, даже остановить не пытался... В чем каюсь... О солдатах заботился, а к крепостным своим относился как к скотам безмысленным... Прибыв в ссылку в селение свое Кончаковское, обнаружил, что там много холостых, вдовых и безмужних мужиков и баб. Велел всем крестьянам обоих полов построиться по росту в две колонны, мужскую и женскую - и шагом марш в церковь под венец! Не спросил даже, кто кому люб или ненавистен... Проклятия этих несчастных до сих пор меня мучают! А ведь я хотел как лучше! Разве мог такое учинить истинный христианин...
А ведь я тоже искренне считал, что делаю все лучшим образом, никого при этом не спрашивая, - с горечью признала душа экс-президента. – И порядочным себя считал...
Не переживай особо!
– «утешил» его Ницше.- Порядочных среди представителей власти, особенно высшей, набирается всего какие-то доли процента... Как, кстати, и творцов прекрасного — деятелей искусств... Потому и так мало их в чистилище... А в раю совсем никого из них нет — разве что Киплинг...
Я тоже частенько спускаюсь сюда!
– вдруг опровергла философа душа гениального британского поэта и писателя.
– Чтобы очиститься угрызениями совести — в Царствии Небесном они, как сами понимаете, недоступны...
А какова причина, герр Киплинг?
Я с детства был слаб здоровьем, особенно — глазами, в юности даже на время совсем ослеп. Однако постоянно участвовал во всех войнах, которые вела Британская империя, — правда, только как журналист и писатель. Мой единственный сын Джон унаследовал мои физические недостатки - плохое здоровье и зрение. Во время Первой мировой войны его освободили от военной службы. Я почел несправедливым, что миллионы английских юношей были призваны в армию и флот, а мой сын — нет. Он тоже так считал, ибо я воспитал его истинным патриотом. Как говорят в России, я «по блату» устроил его в действующие войска, и он отправился на фронт. И — пропал без вести! Мой бедный мальчик! Я сам обрек его на гибель!
Великий литератор заплакал...
Даже и грех твой - следствие твоей порядочности, Киплинг! Тьфу на тебя!
– прошипел, словно обозленная кошка, подслушивающий Дьявол.
Я бы такой поступок грехом не назвал, - высказал свое мнение ошарашенный Ельцин.
– У нас на чеченскую войну только двое-трое генералов и политиков своих сыновей отправили, причем те были кадровыми офицерами. А остальные детишек не то что от фронта — вообще от службы в армии отмазали...
А я вообще не признаю понятия «грех», - гнул свое автор «Заратустры».
Мне нравятся и Ваш литературный стиль, и многие Ваши идеи, мистер Ницше, - обратил на него внимание Киплинг.
– Я тоже всегда воспевал сильных. Но, в отличие от Вас, не призывал уничтожать слабых и больных...
«Больные — величайшая опасность для здоровых; не от сильных идет беда на сильных, а от слабейших. Известно ли это?
– начал читать очередную лекцию «первый имморалист».
– От рождения неудачники, побежденные, надломленные, это они, это наислабейшие больше всего подтачивают жизнь среди людей, это они опаснее всего отравляют наше доверие к жизни, к человеку, к самим себе, это они заставляют нас сомневаться во всем этом».
Теперь воздам должное самообману по имени «грех». «Греховность» в человеке не является фактическим состоянием, а только истолкованием фактического состояния, а именно некоторого физиологического расстройства, причем последнее рассматривается в религиозно-нравственной перспективе, не представляющей уже для нас ничего обязательного; - тем, что кто-нибудь чувствует себя «виновным», «грешным», еще совсем не доказано, что его чувство действительно основательно; все равно, как нельзя утверждать, что кто-нибудь здоров, только потому, что он чувствует себя здоровым. Стоит только вспомнить знаменитые процессы о ведьмах; тогда и самые проницательные и гуманные судьи не сомневались, что здесь имеется вина: «ведьмы» сами не сомневались в этом — и однако же, вины не было...»