Ельцын в Аду
Шрифт:
... У них честолюбие, заставляющее смеяться: свои самые личные дела, свои глупости, печали и заботы они пережевывают так, как будто бы об этом обязана была заботиться и беспокоиться сама сущность вещей: они неустанно запутывают самого Бога в свое самомалейшее горе. А это постоянное панибратство самого дурного вкуса с Богом! Эта еврейская, не только еврейская назойливость, сующаяся к Богу со своим и рылом и копытом!.. На востоке Азии живут маленькие презираемые «языческие» народы, у которых эти первые христиане могли бы научиться кой-чему существенному, именно некоторой тактичности в благоговении. По свидетельству христианских миссионеров, эти народы вообще не позволяют себе произносить Имя Божие. По-моему, это довольно деликатно...»
Вообще-то запрет сей существует не у мифических «языческих народов», а именно у моих соотечественников, создавших христианство!
– наконец-то уличил знаменитого атеиста в невежестве Иуда.
– Я мог бы возражать тебе без конца, но не хочу тратить время на греховные разговоры... Я испытываю душевную боль, когда предвижу твою участь...
Вот Вы и употребили этот туманный термин! «... «Душевная боль» для меня вообще не является фактическим состоянием, а только истолкованием (причинным истолкованием) еще не поддающихся точной формулировке фактических состояний... Если кто-нибудь не может справиться с «душевною болью», то это, грубо говоря, зависит не от его «души», а, вероятно, от его брюха...
Он борется только с самим страданием, с дурным самочувствием страждущего, а не с причиною его, не с самой болезнью, - в этом принципиальнейшее наше возражение против жреческого врачевания. Но стоит только стать в перспективу, которую знает и которую занимает единственно лишь священник, то не легко справиться с изумлением перед тем, что он в этой перспективе видел, искал и нашел. Смягчение страдания, «утешение» всякого рода — в этом его гений; как изобретательно понял он свою задачу утешителя; как без колебаний смело выбрал он средства для нее! Христианство в особенности можно было бы назвать великою сокровищницею умнейших утешительных средств...»
Признавая за религией лишь лекарскую функцию, ты отказываешься от, может быть, главного в вере — идеала и святыни...
«... Спрашивали ли вы себя сами в достаточной степени, какой дорогой ценой оплачивается на земле создание всякого идеала? Сколько истин подвергается ради этого поруганию и отрицается, сколько освящается лжи, сколько теряется совести, сколько «бога» приносится каждый раз в жертву?
Чтобы было возможно воздвигнуть святыню, должна быть уничтожена святыня: это закон — пусть укажут мне случай, когда он был нарушен!..
Везде же, где идет суровая, могучая работа духа, работа всерьез, без фальши, там он обходится без этого идеала — популярное название этого воздержания есть «атеизм»...
Что, собственно говоря, ...победило христианского Бога? ...Сама христианская нравственность, все строже и строже принимавшееся понятие правдивости, исповедническая тонкость христианской совести, переведенная и сублимированная в научную совесть, в интеллектуальную опрятность во что бы то ни стало».
С твоей стороны глупо хоронить Всевышнего и церковь — ведь, попав в ад, ты убедился, что христианское учение верно, - не без ехидства заметил Иуда.
Я подразумеваю не Провидение, в которое верю, а образ того Бога, которого создали для себя христиане. Он просто обязан исчезнуть! «Все великие вещи погибают сами собою, благодаря какому-нибудь акту самоуничтожения: такова воля закона жизни, закона необходимого «самопреодоления» в сущности жизни... Такая же предстоит теперь погибель христианству, как нравственности, - мы стоим на пороге этого события».
Ты лично стоишь на пороге вечного осуждения на Страшном суде и пребывания в геенне огненной с бесконечным скрежетом зубовным! Все добрые души скорбят о тебе! По своим душевным качествам, талантам, благодаря твоей аскетической, почти праведной жизни на земле ты мог бы освободиться от гнета атеизма и цинизма... Присовокупиться к сонму благочестивых...
«На этом месте я не могу подавить вздоха... Что мне до такой степени невыносимо? С чем я не могу совладать, что меня душит, отчего я изнемогаю? Скверный воздух! Скверный воздух! Ко мне приближается нечто неудавшееся; мне приходится обонять внутренности неудавшейся души!..»
Ты называешь неудавшимся то, чего не понимаешь... Ты изуверился не столько в Боге, сколько в людях...
«... Предположив, что по ту сторону добра и зла существуют небесные небожительницы, -дайте мне взглянуть, только взглянуть на что-нибудь совершенное, до конца удавшееся, счастливое, мощное, торжествующее, чего еще можно было бы опасаться! Покажите мне человека, который оправдывал бы название человека, дополнительный искупающий счастливый образец человека, чтобы, благодаря ему, можно было бы сохранить веру в человека!.. Потому что дело обстоит так: в измельчании и уравнении европейского человека таится наша величайшая опасность... Мы не видим теперь ничего, что стремилось бы стать больше, можно предполагать, что падение будет все ниже и ниже... Вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь, уважение к нему, надежду на него, даже желание его. Вид человека утомляет — что же иное современный нигилизм, если не это?.. Нам надоел человек... Люди становятся все меньше и меньше».
Ты не прав! Взгляни, сколько в мире было и есть (и я верю, что будет!) добрых людей — даже вне христианской церкви!
В том-то и беда! Увеличение числа таких, как Вы говорите, «добрых людей» - величайшее зло для человечества!
Обоснуй свой тезис!
«Условие существования добрых есть ложь: выражаясь иначе, нежелание видеть, во что бы то ни стало, какова в сущности действительность...»
В чем же, по-твоему, мы ошибаемся?
«Смотреть на бедствия всякого рода как на нечто, что должно быть уничтожено, есть вообще истинное несчастие по своим последствиям, роковая глупость, - почти столь же глупая, как глупа была бы воля, пожелавшая уничтожить дурную погоду — из-за сострадания, например, к бедным людям... В великой экономии целого ужасы реальности (в страстях, желаниях, в воле к власти) в неизмеримой степени более необходимы, чем эта форма маленького счастья, так называемая «доброта»...
Кроме того... «Добрые люди никогда не говорят правды. Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам добрые; во лжи добрых были вы - рождены и окутаны ею. Добрые все извратили и исказили до самого основания. К счастью, мир не построен на таких инстинктах, чтобы только добродушное, стадное животное находило в нем свое узкое счастье: требовать, чтобы всякий «добрый человек», всякое стадное животное было голубоглазо, доброжелательно, ... альтруистично, значило бы отнять у существования его великий характер, значило бы кастрировать человечество ...И это пытались сделать! Именно это называлось моралью...»
Словом, добрые - «самый вредный род людей, ибо они отстаивают свое существование за счет истины, так же как и за счет будущего».
Ты, оказывается, не просто ненавистник, а истинный враг добрых!
Я, как и мой «Заратустра, первый психолог добрых, есть — следовательно — друг злых. Когда упадочный род людей восходит на ступень наивысшего рода, то это может произойти только за счет противоположного им рода, рода сильных и уверенных в жизни людей. Когда стадное животное сияет в блеске самой чистой добродетели, тогда исключительный человек должен быть оценкою низведен на ступень злого. Когда лживость во что бы то ни стало овладевает... словом «истина», тогда все действительно правдивое должно носить самые дурные имена... Мой тип человека есть сравнительно сверхчеловеческий тип, сверхчеловечен он именно в отношении добрых, добрые и праведные назвали бы его... дьяволом...»