Ельцын в Аду

Пульвер Юрий Евгеньевич

«РОДИНЕ

Не знаю, плакать иль молиться,

Дождаться дня, уйти ли в ночь,

Какою верой укрепиться,

Каким неверием помочь?

И пусть вины своей не знаем,

Она в тебе, она во мне;

И мы горим и не сгораем

В неочищающем огне».

«ТАМ И ЗДЕСЬ

Там — я люблю иль ненавижу, -

Но понимаю всех равно:

И лгущих, И обманутых,

И петлю вьющих,

И петлей стянутых...

А здесь — я никого не вижу,

Мне все равны. И все равно».

А я думал, герр Мережковский, что Вы больше всего переживаете из-за

того, что какое-то время одобряли нападение Гитлера на СССР?
– Ницше не боялся резать правду-матку.

За любимого писателя вступилась его коллега Тэффи:

«Снисходительность Мережковского к немцам можно было бы объяснить только одним - «Хоть с чертом, да против большевиков». Прозрение в Гитлере Наполеона затуманило Мережковского еще до расправы с евреями. Юдофобом Мережковский не был. Япомню, как-то сидел у него один старый приятель и очень снисходительно отзывался о гитлеровских зверствах. Мережковский возмутился:

«Вы дружите с Ф. Вы, значит, были бы довольны, если бы его как еврея арестовали и сослали в лагерь?»

«Если это признают необходимым, то я протестовать не стану». Мережковский молча встал и вышел из комнаты. Когда его пошли звать к чаю, он ответил:

«Пока этот мерзавец сидит в столовой, я туда не пойду».

После смерти Мережковского этот самый гитлерофил просил разрешения у Гиппиус прийти к ней выразить свое сочувствие. Она ответила:

«Это совершенно лишнее».

Для меня тогда все было лишним и ненужным, - сказала Зинаида Николаевна, с нежностью глядя на мужа.
– Мое тогдашнее, да и теперешнее настроение отражено в стихе:

«Пустынный шар в пустой пустыне,

Как Дьявола раздумие...

Висел всегда, висит поныне...

Безумие! Безумие!

Единый миг застыл — и длится,

Как вечное раскаянье...

Нельзя ни плакать, ни молиться...

Отчаянье! Отчаянье!

Пугает кто-то мукой ада.

Потом сулит спасение...

Ни лжи, ни истины не надо...

Забвение! Забвение!

Сомкни плотней пустые очи

И тлей скорей, мертвец.

Нет утр, нет дней, есть только ночи...

Конец».

Больше оптимизма!
– подбодрил поэтессу Ницше.
– Вас мало вспоминали и совсем не цитировали в СССР по понятным причинам. Вашим соперницам на поэтическом поприще Цветаевой и Ахматовой, первая из которых вернулась в Россию, а вторая ее не покидала, казалось бы, повезло больше: их печатали. Тем не менее кончили они куда более трагично, чем Вы, так что радуйтесь хотя бы этому!

Чужому несчастью? Горю двух гениальных женщин?

Своему счастью! Вы полвека жили с любимым человеком, не теряли детей, не покончили с собой, умерли своей смертью! А в посткоммунистической России и Гиппиус, и Мережковского узнала широкая публика...

Но эти проклятые компьютеры...

Дело не только в них... Россияне, всегда бывшие самой читающей нацией, разлюбили книги и прессу... Это ведь касается и моего творчества...

Надеюсь, Господь устроит Светопреставление именно тогда, когда люди (не только мои земляки) окончательно перестанут читать, - прервал ницшенские разглагольствования Мережковский.
– Зиночка, наше время истекло. Тебе пора...

Прощай...

Не говори так! Скажем друг другу: до свидания!

Гениальная — и очень трогательная пара, - позавидовал Фридрих, что было ему совсем не свойственно.
– Если бы меня так полюбила там, на земле, такая женщина, вряд ли я стал бы «первым имморалистом». Впрочем, Борис, нам пора двигаться еще к одному обитателю чистилища, который тебя заказал, как и Иуда...

Во какая загогулина... что, есть еще кто-то?

Обязательно! Иначе мы были бы давно уже в твоей новой зоне!

Ну тогда, как Гагарин сказал, поехали!

... И они очутились перед зданием, которое Ельцин сразу узнал...

В самом начале 1918 года известный екатеринбургский предприниматель, капитан Горного корпуса инженер Николай Ипатьев, наживший капитал на торговле черными металлами, приобрел добротный особняк в центре города на углу Вознесенской площади и одноименного переулка. Белый оштукатуренный дом в псевдо-русском стиле с тесовой зеленой крышей находился на спуске с косогора, поэтому первый этаж, в котором новый хозяин разместил конторские помещения, получился полуподвальным. На площадь выходил лишь второй этаж, отведенный для жилых комнат.

27 апреля того же года к только что обставившему дом владельцу пожаловал комиссар жилотдела городской администрации Жилинский и потребовал «из совершенно секретных государственных соображений» освободить здание, оставив, однако, всю обстановку и закрыв и опечатав ценные вещи в одной из комнат. Перепуганный Ипатьев сразу переселился на свою пригородную дачу, откуда смылся в Прагу.

...ЕБН задрожал: понял, с кем предстоит встретиться... И худшие его опасения сбылись: он увидел перед собой душу, которую ну никак не хотел видеть. И хотя узнал этого человека сразу по фотографиям, из-за природного лицемерия «запустил дурку» и задал свой любимый идиотский вопрос:

Ты кто?

Во время национальной переписи в графе «занятие» я написал: «Хозяин земли русской», - с тонким юмором ответил Николай II.

Во, панимаш, а я-то не додумался! — выпалил ЕБН.

Встреча властительных ничтожеств, - едко прокомментировал эту сцену Ницше.

А что ты тут делаешь?
– продолжил свое глупое интервью экс-гарант Конституции РФ.

Непозволительное амикошонство с Вашей стороны!
– оборвал его царь.

Чего?

Панибратское поведение с людьми выше тебя по рангу, - расшифровал французско-русский термин лже-Виргилий.
– Извините, что перебил Вас, Ваше императорское величество!

Я от такого обращения давно отвык, ныне откликаюсь на «гражданин Романов», - горько вздохнул монарх.
– Однако даже большевики мне не «тыкали»...

А я со всеми на «ты», даже со святыми и с Дьяволом, - выпятила призрачную грудь экс-президентская душа.

С Дьяволом на «ты»... Нашел, чем хвастаться!
– поморщился Николай.
– Ладно уж, попал в стаю — лай не лай, а хвостом виляй. Хоть мы и не пили на брудершафт, я тоже перейду с тобой на «ты» - не из любви и уважения, а чтобы быть вежливым — на твоих условиях...