Ельцын в Аду
Шрифт:
Бесконечне «зальные» и уличные побоища («кому принадлежит улица, тому принадлежит власть»), хулиганские выходки в публичных местах принесли мне скандальную славу. Но, увы, я перегнул палку: 5 мая 1927 года власти запретили партию нацистов и СА в Берлине, а потом наложили запрет и на мои выступления.
Этот сильный удар мне удалось преодолеть лишь с помощью хитрых уловок. Я без конца менял вывески штурмовых отрядов. То они назывались «Пинке-Пинке» (слово это имеет много значений, в частности, его можно перевести как жаргонное «бабки», «монеты», то есть деньги), то «Клуб игроков в кегли», то «Союз пловцов», то «Каждый девятый», то «Высокая волна», то «Рак в иле» (оба последних маскировались под общества рыболовов), то «Клуб путешественников», то «Старый Берлин».
Разумеется, все это делалось под носом у полиции и даже не так уж скрывалось. Но, как доказала куча политических авантюристов, включая Вас, герр Ельцин, далеко не всякая демократия умеет себя защищать. Формально рыболовы, игроки в кегли, путешественники и любители старины имели право собираться и создавать свои организации, но реально в них подвизались те же самые коричневорубашечники: боевики, ставившие своей задачей насильственное свержение существовавшей власти. Кстати, я продолжал проводить сборища нацистов и штурмовиков — только увозил их за город, где они, так сказать, на свежем воздухе продолжали произносить свои речи.
Большим подспорьем стала для меня газета, которую я начал выпускать после запрета партии. Я назвал ее «Ангриф», что в переводе означает «нападение», «атака», «штурм». Под заголовком стояли слова: «За угнетенных, против эксплуататоров». Под «угнетенными», безусловно, подразумевались немцы, а под «эксплуататорами» - все остальные народы, особенно евреи.
Кроме «Ангрифа», моей газеты (формально ее возглавлял Юлиус Липперт), в Берлине уже несколько лет выходило издание братьев Штрассер «Берлинер арбайтерцайтунг», имевшее своих постоянных читателей. Как же в этих условиях повел себя я? Очень просто. Объявил войну газетенке Штрассеров. Мои люди, в основном штурмовики, распространявшие «Ангриф», получили приказ преследовать и бить конкурентов. Таким образом, на улицах возникали жестокие драки между штрассеровцами и геббельсовцами!
В конце концов я пригрозил Штрассерам, что штурмовики «явятся в редакцию «Берлинер арбайтерцайтург» и все там сокрушат». Пришлось вмешаться фюреру, который, естественно, был на моей стороне. Но Штрассер сильно обескуражил нас, открыв ящик письменного стола, где хранился пистолет, и предупредив, что будет убивать любых напавших без пощады. На время на берлинских улицах, где продавались газеты, стало тихо.Честно признаюсь, что «Ангриф» был изданием малограмотным, к тому же совершенно неприличным. Только я смыслил в журналистике, остальные вообще не умели связать двух слов. Но и круг читателей у «Ангрифа» был соответствующий. Наглые передержки, грубые нападки на общественных деятелей, казарменный юмор, сальные остроты, откровенная ложь не только сходили с рук, но и вызвали полное одобрение.
– А была ли у ваших изданий, да и вообще у нацистской партии какая-нибудь программа культурной революции?
– не бросал начатую тему великий писатель.
– Конечно. Однако она была сформулирована не в отдельных документах, а в письмах фюрера, моих, Розенберга и других вождей.
– И в чем она состояла?
– Во-первых, мы намеревались очистить германскую культуру от «неарийских» элементов. Из литературы, музыки, живописи, архитектуры, из физики, математики, биологии удалить всех до единого евреев. Не допускать в музыку «негроидов» - джаз, а также чуждую немецкому духу атональную музыку. То же, разумеется, относилось и к авангарду в других искусствах.
Во-вторых, насадить наглый шовинизм. Если можно так выразиться, шовинизм крови, расы.
В-третьих, вернуть культуру из «асфальтовых джунглей» (литературу 20-х годов я именовал «литературой асфальта») на родную немецкую почву. Чистая нордическая кровь должна была воссоединиться с чистой нордической почвой. «Blut und Boden» - кровь и почва, сокращенно «блюбо». В это понятие вкладывался мистический смысл: кровь, почва, древнегерманские руны, свастика — таинственные, связующие «арийцев» нити. Зов крови и зов предков, по нашему мнению, куда слышнее немцу-селянину, нежели немцу-горожанину.
В-четвертых, решительная милитаризация всей культуры. Воспитание в мальчике, юноше, взрослом немце солдатских качеств — слепого послушания, дисциплины, военного честолюбия, желания стать героем грядущих войн.
В-пятых, борьба с христианством, со всеми конфессиями, особенно — католицизмом. Оно пугало нас тем, что столетиями являлось организующей и просвещающей народы силой. Церковный дух в Германии мы намеревались вытравить раз и навсегда, памятуя, что это был неприемлемый для нас дух терпимости, доброты, милосердия. Главным борцом с церковниками, правда, были Борман и Розенберг, а не я. Именно Розенберг собирался уничтожить христианские праздники и обряды, а на их месте возродить новые, якобы древнегерманские (языческие) верования и ритуалы. Взамен христианского календаря был придуман новый, в частности, вместо пасхи - «праздник Солнцеворота». Свой вклад внес и Гиммлер, превратив эсэсовский замок в Падеборне в подобие языческого храма-капища. Борьба с христианством, умеряемая, впрочем, политическими соображениями (как-никак, фюрер заключил с папой Пием XII конкордат!), велась одновременно с войной против масонства. Масоны не устраивали нас своей «надгосударственной» организованностью, а главным образом космополитизмом — страшным грехом!
Но вернемся от теории к практике пропаганды. Самым большим успехом своей газеты я считал «концентрированную кампанию» против вице-полицайпрезидента Берлина, начальника столичной криминальной полиции Вайсса. Он в молодости был студентом-корпорантом (воякой), потом стал фронтовиком, получил Железный крест 1 класса, после войны вышел в отставку в офицерском чине.
– Человек без пороков!
– удивился Ницше.
– Чего Вы к нему прицепились?
– Недостаток Вайсса заключался в том, что он родился евреем, к тому же имел типичную внешность. Перво-наперво я переименовал Бернгарда Вайсса в Исидора. После чего начал его травлю. «Ангриф» был полон издевательств над ним. Кроме него выходили сотни листовок, а в 1928 году я выпустил «Книгу Исидора».
Большую помощь в выпуске газеты и в «деле Вайсса», а впоследствии и во всей пропаганде, оказывал мне художник-карикатурист под псевдонимом Мьелльнир!
– Что за хрень?
– проявил интерес пахан.
Геббельс снизошел до объяснения, не дав его сделать Ницше:
– Это — в древнегерманской мифологии молот бога Тора. Все атрибуты древних богов, например копье Одина Гунгнир, золотое кольцо Драупнир, священный корабль Скидбладнир высоко почитались у германцев и были даже объектами войн. Таким образом, еще до захвата власти мы показывали свою приверженность к старине.
Так вот, под псевдонимом Мьелльнир скрывался Ганс Швейцер. Этот художник создал несколько, признаюсь, довольно примитивных и пошлых масок, которые, однако, продержались двенадцать с половиной лет нашего режима. Изо дня в день печатал «Ангриф» маски жирного Плутократа — иностранца, Еврея, уродливого карлика с плотоядным оскалом, Истинного арийца — широкоплечего мускулистого детины с ничего не выражавшим лицом, в рубашке с открытым воротом. Естественно, что Мьелльнир изо дня в день изображал Вайсса.