Электрическое бессмертие
Шрифт:
– Стань на гуттаперчевый коврик.
Гудение аппаратов, нагнетающих невидимый ток в катушки и банки, как всегда ввергло плотника в трепет. Затрещал прерыватель, рассыпая искры, куда более яркие, чем с уроненной головни. Подвальный воздух заполнился привычным запахом грозы, барин называет его мудрёным словом «озон».
– Начинаем!
Наркевич-Иодко замкнул рубильник. Голосящие приборы сменили тон. Михась ощутил, что волосы вокруг лысины дыбом встают, веником встопорщилась борода. Не впервой, но жутко.
Электрическое сияние опутало женщину. Она изогнулась, руки судорожно сжались, несколько раз дёрнулись ноги… И вдруг вытянулась, словно уснула.
– Отмучилась, страдалица.
– Дьявол! – воскликнул пан, выключил рубильники и бросился к Ганне. Он достал из халата маленькую трубочку, приложил её к груди усопшей, приник к другому концу ухом.
Михась неодобрительно нахмурился и перекрестился. Всё в руце Божьей – даровать жизнь и отбирать. Грешно поминать имя нечистого, тем паче в такой миг. Призови Князя Тьмы, и он явится за душой новопреставленной. Не прав пан, ох как не прав. Но высказать упрёк боязно, не по чину.
Стоя над телом Ганны, доктор прошептал несколько отрывистых фраз. Плотник запомнил их, хоть не понял ни слова. Трудно его в этом винить – на всём земном шаре не нашлось бы и сотни человек, способных разобраться в лихорадочных метаниях изобретателя.
– Сердце не бьётся… Издаёт мелкие толчки, словно дрожит… Что есть биение? Сокращение мышц под воздействием животной гальваники… Та же лапа лягушки… Животное электричество нарушено. Стало быть – поможет разряд с лейденской банки… Единственный шанс!
Не замечая Михася, застывшего соляным столбом, пан Якуб начал носиться по подвалу, протягивая гальванические трубки, переключая клеммы. Внезапно обратил внимание на недвижного помощника.
– Бездельничаешь? Марш к ней, массируй область левой груди!
Плотник нерешительно ступил к смертному одру. Слово «массаж» знакомо, хозяин часто этим делом лекарит, надавливая и отпуская где больно. Но мёртвую за сисю лапать – грех!
– Быстрее!
Прости меня, Господи! Хозяин велел, сиречь грех разделяет… Михась нерешительно надавил на мягкое и ещё тёплое.
– Шибче! Шевелись, пся крев! Теперь марш на ковёр.
Дед охотно вернулся на коврик. Пан тем временем закрепил две трубки – одну ниже горла, вторую под грудью.
– Да поможет нам Бог!
Рука Якуба резко дёрнула за рубильник. Раздался громкий треск, мёртвое тело вздрогнуло, словно живое, Михась чуть не потерял сознание от ужаса. Кем вообразил себя пан Иодко? Иисусом Христом, оживляющим мёртвых? Господь не простит…
Трубки слетели с домотканой рубахи Ганны, доктор кинулся их поправлять. Затем переключил клеммы и ударил бедную крестьянку новой, ещё более сильной молнией… После третьей она охнула и открыла глаза, а Михась лишился чувств.
Первое, что он увидел, было лицо хозяина, щёку обожгла резкая боль. Неужто и сам умер, а затем возвращён к жизни колдовским способом? Нет, лежит на подвальном полу рядом с ковриком, вдали от страшных электрических машин.
– Как же так, пане? Померла ж…
Иодко опустил руку, занесённую для новой пощёчины.
– Фу-ф. Не мужик, а кисейная барышня. Вставай.
Михась осторожно поднялся и увидел Ганну. Она села на столе и очумелым взглядом обвела гальваническую утварь. На белой льняной рубахе темнели пятна, где лежали проводники.
– Видишь? Не померла. Сердце работало, но тихо и неровно. Душа не отлетела. Ударом тока я подстегнул её сердце как уставшую лошадь. Недолго, но послужит ещё.
Плотник чуть отвёл глаза и боковым взором ощупал селянку. Правда – живая. Только свечение у груди по-прежнему слабое. Живая, да не жилец.
– Никому, слышал? Даже батюшке на исповеди. Народ тёмный у нас, будет ерунду молоть. А сейчас кликни кого, уведите наверх, пусть отлежится день.
Судя по бледному и потному лицу доктора, ему тяжко пришлось. Иодко грузно опустился на табурет. Даже в перенасыщенной озоном атмосфере стало душно.
Ганну похоронили ближе к Рождеству, когда хозяин Над-Нёмана с семейством пребывал в губернском городе и не мог её спасти. Что предначертано свыше, то не изменишь, решил про себя Михась.
***
Советский Союз, 1924 год
С каждым приездом Над-Нёман узнать было всё труднее. Больше совхозного, государственного. От панского времени остались разве что старые стены и ограда, по сути – скорлупа, в ней абсолютно новое содержимое. И только к северу от дома по-прежнему возвышался фамильный склеп, из которого предки вынуждены наблюдать, как стирается последняя память о Наркевичах-Иодко.
– Не ходи туда! – зло шепнул Витольд. – Коли нас опознают, придётся бежать.
И даже польские дипломатические паспорта не спасут. В СССР отношение к Польше крайне враждебное. В газетах – не иначе как «белополяки», «буржуи-эксплуататоры», в их число механически попадает бедный врач из Кракова.
Ещё по пути в Над-Нёман Генрик расспросил кузена, отчего так дурно организована их поездка. Три месяца прошло с тех пор, как он признался о найденном тайнике. Зиму пережил с трудом – родственник не отжалел ни злотого вперёд, а накануне отправки оглядел затрапезный наряд молодого лекаря и заявил: то, что надо. Меньше будешь выделяться среди советских оборванцев.
По словам Витольда, ему долго не разрешали этот вояж, не желая лишних осложнений с русскими. С восточным соседом постоянные пограничные дрязги, ОГПУ что ни день засылает банды в польские земли. Потом умер их председатель правительства, и большевики делили власть. Лишь к началу апреля Пилсудский лично распорядился дать добро. Старая болячка, возникшая до революции от контузии при нападении на поезд с деньгами, нет-нет да и напоминала о себе. Поэтому долго не могли выехать, а собирались словно на пожар – чуть ли не за час.