Элементарная социология. Введение в историю дисциплины
Шрифт:
Мы видим, как, по Гоббсу, появляется социальность. Мы видим, что важнейшие определения социальной жизни людей оказываются, по Гоббсу, результатом их совместной жизни в качестве граждан государства. Откуда берутся законы? Откуда берется не индивидуальные, не вечные, не теоретически полученные, а реально функционирующие и используемые в повседневной жизни понятия справедливости, закона, действенности или недейственности того или иного закона? Философы старой формации сказали бы, что все от Бога. Философы чуть более близкие к Гоббсу по времени и опирающиеся, в свою очередь, на мощную философскую традицию, сказали бы, что такова традиция, сказали бы, что таково устройство данного народа, сложившегося благодаря мудрому законодателю и решениям, принимавшимся в течение многих лет и наложившим отпечаток на его основные характеристики… Гоббс говорит, что, начиная от разума и кончая справедливостью, правом, честью и достоинством, то есть все абсолютно определения, – это то, что производится внутри самого общества. Происходит полная имманентизация самых важных социально-этических определений. Хотите знать, что такое справедливость сама по себе? Сопоставьте с требованием разума. Хотите знать, что такое разум сам по себе? Посмотрите
Следовательно, никакое независимое рассуждение, скажем, философское или богословское, то есть научно-религиозное, а также и собственно религиозное рассуждение, пророчество, откровение недопустимо в государстве. Нет никакой инстанции, которая могла бы быть противопоставлена государству, которая могла бы быть независимой от государства, в которой могло бы быть произведено принципиальное, фундаментальное знание об основных характеристиках политического или социального, или этического устройства совместной жизни людей помимо самого государства.
И последний раз говорю об этом сегодня. Можно было бы это интерпретировать как просто авторитарную позицию, как оправдание диктатуры, полицейщины, абсолютизма и так далее. Так делали, так интерпретировали Гоббса. Так иногда делают и сейчас. Но это неправильно. Во всяком случае, это не лучшая и не единственная интерпретация. Для нас как для социологов (и этим оправдано то, почему мы ставим Гоббса в начале курса по истории социологии, а не просто по истории политической и социальной философии) важно следующее: то, что описывает Гоббс, называя это государством, строго говоря, и есть социальность как таковая. Когда мы задаем себе вопрос – чем оправдана та или иная норма, по поводу которой мы не знаем, вообще-то говоря, кто и когда договорился о том, что она должна быть именно такой, мы говорим, что это социальная норма. Я как индивидуальное лицо, может быть, не хотел бы с ней соглашаться, но деться никуда. Почему именно так устроен конституционный процесс, почему именно это считается справедливым – что я могу противопоставить этим представлениям как отдельный, разумно мыслящий индивид? Свои соображения о том, как все устроено на самом деле? Свои представления о том, как это устроено по природе? Единственное, что я могу сделать, это выбрать свою позицию внутри старой дилеммы. Либо что-то устроено по природе, и правильное его устройство – это устройство по природе, и правильное познание этого устройства – это то, на что способен я как индивид, обладающий разумом, открывающим устройство природы, в том числе социальной. Или я говорю: даже то, что считается разумом и разумным рассуждением (а мы видели, какие возникают проблемы у тех, кто пытается отстоять свою точку зрения на то, что считается разумным), разумное рассуждение, разумное обоснование справедливости, разумное основание принятой нормы, существующих законов – все это основано только на одном: оно произведено здесь, у нас, внутри, в том, что мы называем обществом, а Гоббс называет государством и волей суверена. Вот почему он наш родоначальник.
Лекция 2
Жан-Жак Руссо. Возникновение общества
Выбор Гоббса как важнейшего предшественника классической социологии – это совершенно безошибочное действие… хотя я и даю пояснение, почему Гоббс для нас так важен – это именно пояснение, а не попытка обосновать и оправдать такое начало. Руссо – совсем другое дело. Хотя есть, например, лекции Дюркгейма о том, что Руссо – один из предшественников социологии. Вообще, конечно, лучшее, что сказано о значении Руссо для социологии, сказано именно Дюркгеймом. Но только читают это сейчас историки социологии, да и то не все. Есть и много других исследований, но все-таки сказать, что Руссо – это совершенно бесспорный выбор, я не могу. Наряду с Руссо могли бы быть помещены в тот же самый ряд и многие другие авторы. Очевидно, что, если мы начинаем с Гоббса, то могли бы продолжить Локком и Юмом. Если мы перемещаем свое внимание с Великобритании на Францию, ту самую страну, где появляется слово «социология», почему бы не говорить о Монтескье, который, безусловно, в высшей степени значительная фигура? Кстати, если вы возьмете знаменитую книгу Р. Арона [14] , то Монтескье там занимает видное место, а Руссо нет. И это совсем не случайно, если считать социологию становящейся наукой, а Руссо – прежде всего философом. И опять повторю: Дюркгейм все правильно понимал, и он постепенно начал смотреть на Монтескье именно через призму Руссо, хотя сначала для него Монтескье был более важен. А мы? Почему не говорить о таких выдающихся фигурах, как Кондорсе или Тюрго, почему именно Руссо? В конце концов, даже если потом посмотреть, кто относится к значительным авторам, для многих социологов – это Токвиль, XIX век, но даже его у нас не будет. Из огромного многообразия авторов, заслуживающих рассмотрения, я выбираю Руссо. Да и то, я бы сказал, что в изложении Руссо будет некоторая монотонность. Если, говоря о Гоббсе, мы поднимаем достаточно много тем, то, говоря о Руссо, мы поднимаем меньше тем, но они принципиальные и представляются мне самыми главными именно потому, что затем нам придется переходить к обоснованию классичности классики социологии; объяснить, что специфически классического появляется в социологии, чего не было до той поры. Почему социология задает парадигму мышления и целый ряд проблем, с которыми социологи бьются по сей день. И вот тут ничего лучше Руссо я придумать не мог.
14
Арон Р. Этапы развития социологической мысли / Общ. ред. и предисл. П. С. Гуревича. М.: Издательская группа «Прогресс» – «Политика», 1992.
Руссо совсем не похож на Гоббса. Если Гоббс монархист и систематический новоевропейский философ, который, безусловно, мыслит себя и математиком, и натурфилософом, и в том числе и политическим философом, то Руссо – в первую очередь литератор. У него нет сочинений о том, как устроена природа и мироздание, как устроена значительная часть окружающего мира. В этом смысле он не философ в старом классическом понимании. Я хотел было сказать, повторив известные слова Цицерона о Сократе, что он первым свел философию с неба на землю, но это будет перебор. Во всяком случае, областей приложения его гения было много, но это была литература, педагогика, политика – все, что касается человека.
Влияние его было огромным, и прижизненное влияние его было несопоставимо с влиянием Гоббса. Тем не менее Гоббс (это важно для нас как социологов) принадлежит к тому старому типу политических философов, которые находятся при дворе, при инстанции принятия решений. Хотя он и не советник короля, и не участник политической жизни в том смысле, в каком были политиками Томас Мор, Фрэнсис Бэкон или Джон Локк, но он всю концепцию строит вокруг репрезентативного лица – суверена. Руссо – совершенно плебейский философ, который низко оценивает старую иерархию, даже получая поддержку аристократов. Дело не только в происхождении, но в ведении всей жизни вне области ответственных политических решений.
У немецкого историка социологии, историка мысли Вольфа Лепениеса есть книжка «Три культуры. Социология между наукой и литературой» [15] . Там дана очень точная характеристика: Руссо, может быть, чуть ближе к литературе, чем к науке, но это не значит, что его влияние на науку было менее значительным. Скорее становится ясным то, какого рода наука появляется благодаря литераторам. Появляется наука такого рода, которую потом будут называть более внятно и определенно гуманитарной в противоположность наукам естественным, указывая на ее близость скорее к жанру литературы, чем к позитивному исследованию. Есть не только Конт, который говорит о позитивном знании, но есть и Руссо, который, называя себя философом, в значительной степени остается литератором, что мы видим по его замечательному стилю и также по специфике его аргументации, которая в наименьшей степени сродни аргументам естественных наук и не предполагает экспериментального подтверждения.
15
Lepenies W. Die drei Kulturen: Soziologie zwischen Literatur und Wissenschaft. M"unchen; Wien: Hanser, 1985.
Руссо написал очень много, и, если реконструировать его социальную философию, то придется обращаться к трудам разного времени, к трудам не только философским, но и литературным. К романам в первую очередь, к «Новой Элоизе», «Эмилю, или о воспитании». Но наша задача намного скромнее – речь не идет о всей социальной философии Руссо, речь идет о его политических трудах, коих не очень много. Он прославился трактатом, написанным как сочинение на соискание премии одной из академий (чуть не в каждом городе Франции была своя академия, которая объявляла конкурсы, так что пишущие могли получить премию, что прославляло не только пишущего, но и академию). Теперь уже никто не знает, что такое Дижонская академия и чем она хороша, но все знают, что она премировала Руссо за текст «Содействовало ли возрождение наук и художеств очищению нравов». Что значит возрождение наук и искусств? Это, собственно, «золотое время» Европы, когда Европа во времена Ренессанса снова открывает для себя Античность, когда предшествующий период объявляется «темными веками», временем, когда все, что было прекрасного в Античном мире, было предано забвению, и не было никакого движения и прогресса. А теперь науки и искусства расцветают, с одной стороны, потому что вспомнили о прекрасном искусстве древности, с другой стороны, потому что придали толчок и повели вперед и естественные науки, и технику, с нею связанную. И все это вместе придает европейскому человеку времен Руссо чувство социального оптимизма – жизнь улучшается: постоянно появляется что-то хорошее в области комфорта, в области технического совершенствования, открываются новые земли, прокладываются новые пути, осваиваются новые способы ведения хозяйства, производства продуктов. Жизнь становится лучше и лучше – это середина XVIII века.
Естественно, достаточно распространенной точкой зрения в то время является та, что это улучшение жизни связано с освобождением человека от замшелых догматов, от традиционных схем размышления, что человек становится на почву опыта и просвещенного разума. Если доверять своим собственным чувствам, а не тому, чему учат древние, – можно хорошо продвинуться вперед.
Руссо не хочет хвалить прогресс – он его проклинает, говорит, что раньше было лучше, чем теперь, и возрождение наук и искусств ни к чему хорошему не привело. Люди развращаются, изнеживаются, у них появляются новые, раньше никому не ведомые потребности. И на нравы, укреплению которых должен был способствовать прогресс, это действует в высшей степени негативно.
До сих пор все понятно и просто. Сейчас мы постепенно подступаем к вещам несколько более сложным. Посмотрите не на содержание, а на скелет рассуждения, фундаментальную схему, которая лежит в основании рассуждения Руссо. Фундаментальная схема предполагает, что существует некий хороший порядок, и этот хороший порядок потом разрушается. Но почему некий порядок объявлен хорошим, если смотреть на дело конкретно-исторически? Руссо не просто говорил, как многие до него, что раньше было лучше. Он должен был использовать какие-то другие способы доказательства. Он привлекал исторические источники, которые повествуют о героических деяниях и об образе жизни древних, и говорил: сколь счастливы были народы, коих крепкие природы не знали наших мук и не ведали наук. Примерно так. Мы именно это привыкли именовать руссоизмом: природа – хорошо, цивилизация – плохо, уход от природы – плохо, возвращение к природе – хорошо. Но надо разобраться поглубже.