Элохим
Шрифт:
– Но не сын Эл Элйона.
– Как не сын? Сам себя сделал что ли? Пораскинь мозгами. Он сотворил все. Меня, кстати, Он произвел в промежутке между шестым и седьмым днями. Специально остановил время. Я у Него старший, своего рода наследник, а вот мой близнец на одну секунду моложе. Нет у меня другого Отца. Он даже присутствует в моем имени, впрочем, как и в твоем.
– И как тебя зовут?
– Азаз-Эл!
– Азаз-Эл?
– Ну да. Впрочем, так называют меня люди, когда ищут козла отпущения. А вообще-то зовут меня по-разному.
– А как настоящее имя?
– Ишь чего захотел! Не дозволено простым смертным знать то, что известно лишь Ему одному. И все же сделаю исключение для тебя и скажу,
– В какой-то мере.
– Ну продолжай сомневаться. Мне без разницы. А вот отцовство Его следующего сына будет будоражить лучшие умы долго, столетиями. Люди потеряются в догадках. Кто же настоящий отец? Придумают всякого рода небылицы. Но истину будут знать двое.
– Кто эти двое?
– Отец и мать.
– Ну естественно, отец и мать. Кто же еще, как не они? – съязвил Элохим. – А нельзя ли поконкретнее?
– Точно хочешь, чтобы я опять получил по е*альнику.
– Не я начал разговор.
– Я не вестник. Это миссия Габри-Эла. Спросишь у него. Вы уже знакомы друг с другом.
– Ты имеешь в виду того, кто приснился мне утром. А я думал, что ты и есть он.
– Нет, просто мы не различимы. Даже родинки одинаковые.
Азаз-Эл пристально посмотрел на Элохима и понял, что тому и в голову не пришло вспомнить, на какой щеке была родинка у его близнеца.
– Лучше скажи мне, зачем тут торчишь? Иди к жене. Ты же знаешь. Она беременна.
– Знаю.
– Ну двигай тогда. Ханука в разгаре. Все веселятся, бесятся на улицах. Только ты один как пень торчишь тут. Из-за тебя и Анна страдает. А волноваться ей вредно. Согласен?
– И да, и нет.
– За такой ответ мои северные друзья откручивают человеку башку. Как это, «и да, и нет»? Есть разумные возражения, выложи. Не тупой, пойму. А если нет, шуруй домой.
– Послушай. Не скрою, говорить с тобой интересно. Даже приятно. Но давай на этом кончим.
– Ого, исчезла вежливость. До сих пор не могу взять в толк. Из чего же эти идиоты сделаны? И вообще, на х*я они сделаны? Вы что! И в самом деле все беспросветно е*нутые, или мне так кажется? Сын Давидов! Лучший из лучших! Уж лучше не могет быть. Ты ему одно, приводишь разумные доводы, маленько заботу проявляешь, а он тебе прямо в рожу хамит. Нет, чтобы сказать спасибо.
– Я не хотел грубить. Она просто не ждет меня сегодня.
– Так сделай сюрприз.
– Что сделать?
– Сюрприз. А, забудь. Жаргон северян. Обрадуй ее, внезапно. Ты же не против обрадовать жену?
– Нет, не против. Но не уверен, что обрадую.
– Не неси чушь. Какая жена не рада хорошему мужу. Или не уверен в своей мужской силе?
– Не переходи черту.
– Ладно. Ладно. Не злись. Лучше подумай.
– Хорошо, подумаю.
– Ага! Вот это разумно. Подумай хорошенько. Взвесь все «за» и «против». Потом сам решай. Ну, мне пора. В самом деле! Сказал северным друзьям: выскочу на часок. Ждут меня. Пообещал раскинуть рамсы между братвой. До встречи!
– Прощай!
– Не забудь, Анна обрадуется.
Смеркалось. Было уже не светло, но еще и не темно. Нечто между сумерками и темнотой. Элохим вышел из пещеры и сел на камень. Было холодно. Он достал из-за пазухи старую одежду, развернул и закутался в нее. Город внизу медленно погружался в темноту. Были видны движущиеся огненные точки. В неисчислимом количестве. Это горожане с зажженными факелами в руках шествовали по улицам Иерусалима. Не зря Хануку называли Праздником Света.
«Что делает Анна? Наверное, ей одиноко и грустно. Трудно смотреть, как другие веселятся», – Элохим тяжело вздохнул. Разговор с Азаз-Элом под конец обернулся полным разочарованием. Ему очень хотелось
Отец был набожен. Хорошо знал Тору. Как-то он рассказал ему историю Адама. Иначе, чем Азаз-Эл.
Когда Элохиму было тринадцать лет, он взял его с собой на Йом Кипур в Иерусалим. Жили они тогда в Вифлееме. Элохим впервые в жизни оказался в стенах Храма. Отец подвел его к Святилищу и сказал:
– Kodesh HaKodashim вот там, внутри. На том самом месте, где родился Адам и где Авраам должен был принести Исаака, своего возлюбленного сына, в жертву Богу.
И он пересказал историю грехопадения и жертвоприношения, как они представлены в Берейшите. А потом добавил:
– Адаму было обещано владычество над миром. Но Господь Бог сделал его садовником. Нет на свете ничего благороднее, чем ухаживать за деревьями. Этого Адам не оценил. И не понял, что садовничество есть на самом деле благородное испытание. Испытание его веры. Но страсть к Еве была сильнее. Вера его черпала силу не из любви, а из страха. Любовь и веру разделяла пропасть. Он относился к ХаШему [26] не как к Творцу, а как к грозному Хозяину Эдема. Бога надо любить, но верить в него из страха неверно. Любовь и вера неразлучны. Лишь тогда вера тверда и несокрушима. Даже если при этом Бог по человеческим меркам покажется чрезмерно жестоким. Такова была вера у Авраама, но не у Адама. Авраам превозмог силу отцовской любви, когда Бог повелел ему прийти вот сюда на вершину горы Мориа и принести Исаака в жертву. По человеческим меркам не придумаешь ничего более мучительного и беспощадного для любящего отца. Исааку тогда было столько же, сколько тебе. Представь себя на его месте. И представь меня на месте Авраама. И тогда поймешь, каково было им. Авраам перешагнул за человеческое понимание добра и зла, по ту сторону, и занес нож над Исааком. Лишь ему одному известно, что он испытывал в тот момент. Адам – другое дело. Он нарушил Его завет. Смалодушничал. Струсил. Отнесся к Нему по человеческим меркам, как обиженный раб к своему господину, забывшему сдержать свое обещание. И он не выдержал испытание. Запомни, Бог испытывает веру каждого. И лишь однажды в жизни.
26
HaShem – Господь Бог.
Элохим был тогда поражен рассказом, а отец, заметив его состояние, прибавил:
– Но нам, простым смертным, надо быть благодарными Адаму, отцу рода людского. И особенно тебе и мне, сынам Давидовым. Давиду было суждено умереть при рождении. Но Адам попросил Бога отрезать от своей жизни семьдесят лет и дать Давиду, когда Бог ему открыл судьбы будущих поколений людей. И Адам прожил 930 лет, а не 1000, как было изначально задумано.
История была одна, но рассказы разные. Разные по смыслу, по тону. Хотя в чем-то и сходились. Отцовский был серьезен и поучителен, а рассказ Азаз-Эла забавен, но не совсем понятен Элохиму по смыслу. Он не спрашивал себя, какой из них правдивее. Тут бессмысленно подходить с мерками правды и неправды. Каждая версия, даже рассказ Азаз-Эла, имеет право на существование и содержит в себе крупицу истины. Вопрос в другом. Зачем Азаз-Элу понадобилось рассказывать ему об Адаме? И тут его осенило, что в самом вопросе и содержится ответ. Азаз-Эл, по сути, рассказал ему не об Адаме, а о себе. Он хотел очаровать и завоевать его. На какую-то минуту ему даже это удалось. Элохим вспомнил, как у него непроизвольно вырвалось – «Великая правда».