Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К
Шрифт:
– А посмотреть этих твоих «Едоков» можно? – спрашивает Веня после того, как я завершаю свою сагу кратким описанием знакомства с Раисой. – У тебя сохранилось хоть что-то?
Это же надо! Мистический детектив про иностранцев, чей визит стерся из всех человеческих памятей, кроме моей, его, кажется, не слишком заинтересовал. А фотографии посмотреть хочет, аж на месте от нетерпения подпрыгивает. Во мне неожиданно проснулся художник, коего я уже давно полагал покойником. Оживший труп возбужденно потирал хладные ладошки и с наслаждением предвкушал внимание публики. Ладно. Была не была.
– Закрывай контору, – говорю, – бери свой коньяк. Поехали. Покажу тебе пробники. Если уж так все сложилось…
105. Иисус Навин
«…и обрушилась вся стена до своего основания…»
Моя студия произвела на Веню неизгладимое впечатление. Минут десять скитался по периметру комнаты, как большая неповоротливая мышь.
– Келья ссыльного ангела, – ржет. – Типичная! Теперь я знаю, как это выглядит.
– Скажешь тоже…
– А чем ты не ссыльный ангел? По-моему, вполне похож.
– Фильмов ты голливудских насмотрелся, – возражаю растерянно. – Вот там ангелы действительно человекообразные придурки, вроде меня.
– Оно, конечно, насмотрелся, есть такое дело… С другой стороны, я не уверен, что на моем жизненном пути непременно должен был встретиться настоящий ангел, сотканный из небесного пламени да звездной пыли, – парирует Веня. – А вот голливудская пародия, вроде тебя, вполне вписывается в мои представления о собственной карме. Так что не отвертишься.
Варю кофе, смятенно обыскиваю щели, в которых иногда можно обнаружить не только тараканов, но и съестные припасы. Внезапно обретаю мандарины и шоколад, коих, кажется, не покупал. Впрочем, кто меня знает? Живу-то как во сне…
Вываливаю угощение на свою единственную тарелку. Стараюсь разместить гостя поудобнее. По счастью, необходимость сидеть по-турецки на тонком одеяле тоже вполне вписывается в его «представления о собственной карме». Веня доволен текущим эпизодом своей жизни. Разливает коньяк по рюмкам, нетерпеливо бьет копытом: дескать, где же обещанные «Едоки»? Выдаю ему первую порцию пробных отпечатков. Мелкие, конечно, но все лучше, чем негативы. Хоть что-то там можно разобрать.
– Это надо увеличить и напечатать, – твердо говорит он минуту спустя. – Негативы-то сохранились? Если добиться пристойного качества, будет почти гениально. Когда соберешься, могу помочь с лабораторией, у меня, будешь смеяться, половина друзей – твои коллеги… Еще давай.
Даю еще. Гляжу на Венину рожу, млею. Словно бы со стороны наблюдаю, как рушится стена, которую я так долго и старательно возводил между собой и реальностью. В приятных эпизодах хочется быть участником, а не рассеянным созерцателем. Как же мало, оказывается, мне нужно!
106. Иктоми
…все они являются жертвами его бесконечных розыгрышей…
– Ну точно, ангел, – резюмирует наконец мой единственный,
– Ну почему же не люблю? Фотограф смотрит на мир через объектив – чувствуешь, какой корень у этого слова? То-то же, эту штуку придумали специально для того, чтобы научиться видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Все, что я могу, – это констатировать факты, без комментариев. Ничего личного.
Веня доволен.
– Ага, не хочешь признаваться, что человечество своим неопрятным видом разбивает тебе сердце? Мне, впрочем, тоже разбивает, но не до такой же степени… Бедный, бедный Макс!
– Не забывай, это довольно старые снимки. Последний сделан больше года назад.
– Это имеет значение?
– Огромное.
– То есть сейчас ты бы не стал делать такие работы?
– Сейчас я вообще не снимаю. Мой фотоаппарат разбился в ту ночь, когда я приехал в Москву. И я подумал, что это правильно, так и надо. Началась какая-то иная жизнь, отличная от прежней.
– Но теперь у тебя есть этот «Nikon».
– Ага, есть.
– И если ты снова начнешь фотографировать…
– Кстати, наверное, действительно начну. У меня обычно хватает мужества плыть по течению и не делать вид, будто это я сам здесь все решаю.
– Ишь ты какой… Но ты больше не будешь снимать «Едоков»?
– Не знаю. Может, и буду. Но подозреваю, что с иным каким-нибудь результатом. Я очень изменился. Настолько, что автора «Едоков» можно считать покойным…
– Гениально! – орет Веня. – Можно считать покойным? Так и поступим. Макс, мы сделаем ему имя, этому твоему покойнику! Мы его так раскрутим, что живые позавидуют мертвым! Это будет самый модный русский фотограф следующего сезона, я тебе обещаю!
– Кто – я? – переспрашиваю ошеломленно. Что-то он намутил с местоимениями…
– Ну да, ты. Но только не ты сам, а этот твой условный покойник.
– Объясни по порядку. Я – тупой, как все гении и ангелы.
– Макс, – проникновенно говорит мой персональный Мефистофель. – Вот послушай, что я придумал. Мы с тобой создадим легенду. Дескать, жил в твоем городе старичок-фотограф… ну, или не старичок, а вьюнош печальный, этакий молодой Вертер, детали потом домыслим. Жил, жил, да и помер, не то от цирроза печени, не то от наркотиков, не то от несчастной любви. И оставил тебя своим душеприказчиком, поскольку ты был его единственным другом в последние горькие дни…
– Сейчас заплачу, – ухмыляюсь.
– Давай. Так и нужно, чтобы на слезу прошибало… Сечешь, к чему я веду? Твои «Едоки» и есть его наследство. Мы устроим нашему покойничку посмертную выставку и обеспечим ему вечную славу. Снимки шикарные, осталось к ним биографию достойную придумать. Чтобы и жертва тоталитарной системы, и философ-самоучка, и непризнанный гений, и одинокий волк, и просто красавец-мужчина. Развлечемся, заодно и заработаем. На этих твоих призраках русизма, что бродят по Европе, свет клином не сошелся. Не перевелись еще богатые коллекционеры на земле нашей…