Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
А вторая причина была названа самим Высоцким в интервью болгарскому корреспонденту Любену Георгиеву для телепередачи «Московские встречи» (сентябрь 1975), где речь шла о роли Гамлета: «И он думает не как они, ненавидит всё, что делают вокруг вот в этом Эльсиноре все придворные, как живет его дядя-король, как живет его мать, как живут его бывшие друзья, а поступать как с этим, он не знает. И методы его абсолютно такие же, как и у них, а именно: хотя он думает, возможно или невозможно убить, очень часто об этом задумывается, но все-таки в результате он убивает, а ничего другого он не может придумать». Здесь же встречается мотив родства лирического героя и власти, поскольку Гамлет был племянником своего дяди-короля.
В «Песне автомобилиста» толпа объединилась с властью (ОРУДом) против
Такая же ситуация возникает в написанном примерно в это же время стихотворении «Прошу прощения заране…»: «Но, обнаженностью едины, / Вельможи простолюдины — / Все заодно, все заодно» (АР-9-38). Здесь они ополчились на героя за то, что он держит «фигу в кармане», а в «Песне автомобилиста» — за то, что у него появился автомобиль. В обоих случаях герой вынужден спасаться бегством: «Рванулся к выходу — он слева» (С4Т-3-67) = «Но понял я: не одолеть колосса! / Назад — пока машина на ходу!». А его враги сравниваются с вампирами: «Назад — к моим нетленным пешеходам! / Да здравствуют, кто кровь мою алкал\» (АР-9-11) = «Толпа ждала меня у входа, / Сжимая веники в руках. <…> Толпа отмытая, алкая…» (АР-9-38). А в «Моих похоронах» (1971) власть будет непосредственно выступать в образе вампиров, которые «уже стоят — / Жала наготове, — / Очень выпить норовят / По рюмашке крови» (АР-3-40) (здесь — «жала наготове», а в предыдущем случае — «сжимая веники в руках», то есть тоже «наготове»).
980
Здесь — унесли во тьму, а в «Погоне» лирический герой скажет: «Из колоды моей утащили туза, / Да такого туза, без которого смерть!». Причем здесь тоже будет царить тьма: «Не видать ни рожна!». И в обоих случаях героя колят: «Вонзали шило в шины…» = «Колют иглы меня, до костей достают».
Другой вариант стихотворения «Прошу прощения заране…»: «От нетерпенья подвывая, / Сжимая веники в руках <…> Вздымали грозно, как мечи» (АР-9-38), — напоминает действиях врагов в «Пиратской» (1969): «И, подвывая, может быть, от страха, / Они достали длинные ножи».
– что свидетельствует о едином подтексте в этих произведениях (в «Пиратской» «чувствуется отголосок бурного для Театра на Таганке и В. Высоцкого 1968 года и реакция на новые гонения на театр весной 1969 года из-за попытки поставить спектакль “Живой”» [981] ).
981
Белорусские страницы-160. «Комментарии к поэтическим текстам В.С. Высоцкого». Исследования В. Шакало, Ю. Гурова. Минск, 2016. С. 53.
В стихотворении «Прошу прощения заране…», как и в «Райских яблоках», место действия — парная — сравнивается с раем: «Но вот разверзлась вдруг парная», «Ну впрямь архангелы из рая», «Чиста, отмыта, как из рая, / Ко мне толпа валила злая». И если «архангелы» готовы уничтожить героя, то и просто «ангелы» в «Райских яблоках» поступают точно так же: «Всё вернулось на круг — ангел выстрелил в лоб аккуратно», «Жаль, сады сторожат — и убит я без промаха в лоб».
Как видим, толпа и власть действуют заодно, когда нужно уничтожить неугодных людей — неважно, на этом свете или на том.
Впервые подобное «единство» было продемонстрировано в «Песне о вещей Кассандре», которая является прямой предшественницей стихотворения «Прошу прощения заране…»: «Толпа нашла бы подходящую минуту, / Чтоб учинить свою привычную расправу» = «Толпа ждала меня у входа, / Сжимая веники в руках»; «Кто-то крикнул: “Это ведьма виновата!”» =
Вообще столкновения лирического героя с толпой происходят постоянно. Например, в черновиках «Песни про Джеймса Бонда» читаем: «И вот в Москве нисходит он по трапу [И видит озверевшую толпу. / Застыла суперменская улыбка] / Тогда уняв дрожащие колена, / Пружинистой походкой супермена / Нисходит вниз, по трапу, с вышины [Он к озверевшей двинулся толпе]» (АР-9-55). Вся эта ситуация вновь возвращает нас к стихотворению «Прошу прощения заране…»: «И, друг на друга напирая, / Сжимая веники в руках, / Ко мне толпа валила злая / На всех парах, на всех парах» (АР-9-38).
В более раннем стихотворении — «Как-то раз, цитаты Мао прочитав…» (1969)
— лирический герой сталкивается с «китайской толпой»: «Рать китайская бежала на меня». А в «Путешествии в прошлое» толпа вновь собралась над ним «учинить свою привычную расправу»: «Навалились гурьбой, стали руки вязать».
Негативное отношение толпы к лирическому герою имеет место и в «Масках» (1970), которые содержат интересные параллели с «Песней автомобилиста»: «И, может, остальные на меня / Глядят с недоуменьем и презреньем» (АР-9-87) = «Презренье вызывала и проклятья / Сначала моя быстрая езда» (АР-9-9); «Они кричат, что я опять не в такт, / Что наступаю на ноги партнерам» = «Я в миру вкатился, чуждый нам по духу, / Все правила движения поправ». Но наряду с этим наблюдается и развитие одного мотива: «Меня хватают, вовлекают в пляску <…> Я в хоровод вступаю, хохоча»
— «Меня не примут в общую кадриль» (мысль, заключенная в последней цитате, уже высказывалась в «Балладе о брошенном корабле»: «Только, кажется, нет больше места в строю»).
О подобных взаимоотношениях с людьми лирический герой будет говорить и в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» (1976): «Пел бы я хвалебное, пел бы я про шали, / Пел бы я про самое главное для всех, / Все б со мной здоров-кались, всё бы меня прощали, / Но не дал бог голоса, нету как на грех» (АР-7-26) = «Когда еще я не был антиподом / И танцевал всеобщую кадриль, / О, как я уважаем был народом! / Теперь же у меня — автомобиль» /3; 365/.
Кроме того, в «Песне автомобилиста» и в стихотворении «Мне скулы от досады сводит…» (1979) лирический герой одинаково характеризует своих врагов: «Я жду свистков, прислушиваюсь к звуку» (АР-9-8) = «Я верю крику, вою, лаю» /5; 231/. А в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!» он упоминает раздающиеся в его адрес «враньё да хаянье», то есть те же «свистки» и «крик, вой, лай», которые встречаются и в следующих цитатах: «Мне вслед свистит добропорядочная пьянь, / Когда я трешники меняю на рубли» («Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…»; АР-13-58), «Свистят и тянут за ноги ко дну» («Прыгун в высоту»), «Слышу резкие удары и свистки» («Когда я спотыкаюсь на стихах…»; АР-4-185), «Слышно, как клевещут и судачат» («Возвратятся на свои на круги…»), «Слышу сзади обмен новостями: / “Да не тот! Тот уехал — спроси!”» («Нет меня — я покинул Расею!»).
В свете сказанного закономерно, что поэт осознавал свою «чуждость» советской действительности: «Я в мир вкатился, чуждый нам по духу, / Все правила движения поправ» («Песня автомобилиста»), — и ощущал себя изгоем: «Мы — как изгои средь людей» («Мистерия хиппи»);
Но его «чуждость» прекрасно понимала и власть: «Кто-то вякнул в трамвае на Пресне: / “Нет его — умотал наконец! / Вот и пусть свои чуждые песни / Пишет там про Версальский дворец!”» («Нет меня — я покинул Расею!»). Очевидно, под местоимением «кто-то» подразумевается тот же персонаж, что и в черновиках «Сказочной истории»: «Ихний дядька с Красной Пресни / Заорал: “Он пишет песни — / Пропустите дурака!”» (АР-14-152). Совпадает даже рифма: Пресни (Пресне) — песни.