Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Пока же герой отчаялся выйти живым: «Я задохнусь / Здесь, в лабиринте: / Наверняка / Из тупика / Выхода нет!». И тут — самое время вспомнить стихотворение 1969 года: «Я думал: “Это все”, - без сожаленья, / Уйду — невеждой! / Мою богиню, сон мой и спасенье / Я жду с надеждой!» /2; 226/. Сравним с нашим стихотворением: «Кто меня ждет — / Знаю, придет, / Выведет прочь!». «Богиня» — эта «та, кто меня ждет»; она — также и сон героя, поскольку он видит ее во сне, и его спасение, так как она «придет, выведет прочь». В этой спасительнице, безусловно, угадывается Марина Влади. Как вспоминает ответственный редактор фирмы «Мелодия» Евгения Лозинская, «Марина в его сердце занимала совершенно особенное место. Она была для него божеством. Володя так ее и называл: Богиня. Помню, однажды он явился на худсовет — весь такой счастливый, будто светящийся изнутри. Его спросили: “Ты чего сияешь, как самовар?” — “А как вы хотели? Я только что расстался с Богиней”»782*.
В 7-й строфе заканчивается мифологический сюжет, но в него внесены изменения. Как известно, Тезей убил Минотавра и с помощью нити Ариадны вышел на свободу, а у Высоцкого
А две заключительные строфы уже полностью связаны с современным сюжетом: «Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди: / Рядом — смотрите! — / Жертвы и судьи». И лирический герой, к которому пришла его избавительница, действительно выходит на свободу: «Да! Так и есть: / Ты уже здесь — / Будет и свет». Если вспомнить, что у героя, как и у всех остальных людей, была порвана «нить судьбы», то есть его ожидала смерть, то можно заключить, что любовь сильнее смерти. Похожий мотив встречается в «Дне без единой смерти», где постановлением сверху были «на день отменены несчастья». Всё шло, как было задумано, и вдруг стало известно, что «кто-то умер где-то», и оказалось, что «он просто умер от любви, / На взлете умер он, на верхней ноте» (примерно в это же время была написана «Баллада о двух погибших лебедях»: «Они упали вниз вдвоем, так и оставшись на седьмом, / На высшем небе счастья»).
Таким образом «нить любви» оказывается сильнее «нити судьбы», которая может быть и порвана, но если есть «нить любви», то она и спасет человека.
Кроме того, «нить Ариадны» ведет к свету, который противопоставляется кромешному мраку. А сравнение нити Ариадны со светом присутствует также в песне «О знаках Зодиака» (1974): «Лучи световые пробились сквозь мрак, / Как нить Ариадны, конкретны». Выстраивается смысловая цепочка: нить Ариадны = свет = спасение. Из стихотворения «В лабиринте» сюда можно добавить еще одно звено — любовь. Таким образом, нить Ариадны — это еще и любовь, которая приравнивается к свету. А выйти к нему можно лишь вдвоем, поэтому: «Руки сцепились до миллиметра785, / Всё! Мы уходим к свету и ветру, / Прямо сквозь тьму, / Где одному — / Выхода нет!» (аналогичным образом описывается прорыв на свободу из лагеря в песне «Зэка Васильев и [995] [996]
995
Лозинская Е. Владимир Высоцкий. Марина Влади нисколько не мешала его романам / Записала Елена Костина // 7 дней. М., 2015. 25–31 мая (№ 21).
996
Как в «Песне о двух красивых автомобилях» (1968): «Словно связанные тросом, неотрывно друг за другом» (АР-7-40). А черновой вариант строки «Руки сцепились до миллиметра» — «Руки сцепились мертвою хваткой» (АР-2-33) — отзовется в «Человеке за бортом» (1969): «В шлюпочный борт, как в надежду, / Мертвою хваткой вцеплюсь». В обоих случаях лирический герой, попав в безнадежное положение, изо всех сил цепляется за возможность спастись. И даже в «Романе о девочках» (1977) Высоцкий использует это выражение для описания одного из своих двойников: «Ты же знаешь, что Колька Коллега держит мертвой хваткой» /6; 212/. Эта же «мертвая хватка» упоминается в «Конце охоты на волков» (1977): «На горле врага свои зубы сомкну / Давлением в сто атмосфер» (АР-3-37).
Петров зэка»; в обоих случаях это возможно только вдвоем — либо с другом, либо с подругой: «И вот ушли мы с ним в руке рука» = «Руки сцепились до миллиметра. / Всё! Мы уходим к свету и ветру»).
Таким образом, исполнилось предсказание, данное в мифологическом сюжете: «Парень один к счастью прошел / Сквозь лабиринт».
Подводя итоги анализа стихотворения «В лабиринте», уточним еще раз функции мифологического сюжета. С одной стороны, он имеет самостоятельное значение, но в то же время является сценарием, по которому в основных чертах развивается современный сюжет: в образе древнего героя показан и современный лирический герой, благодаря чему роль автора-повествователя становится отчасти формальной.
Не Не Не
Тема лабиринта будет продолжена в «Чужом доме» (1974), поскольку и лабиринт, в котором оказался лирический герой, и чужой дом, к которому он пригнал своих коней, являются олицетворением России, Советского Союза.
В обоих случаях отсутствуют свет и воздух: «Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет» = «Свет лампад погас, / Воздух вылился. / Али жить у вас / Разучили-ся?!»; и царит кромешная мгла: «Прямо сквозь тьму, / Где одному — / Выхода нет!» = «Почему во тьме, / Как барак чумной?». Причем люди сами выбрали для себя жизнь во тьме: «Долго жить впотьмах / Привыкали мы» (об этом же идет речь в стихотворении 1970 года: «Из двух зол — из темноты и света — / Люди часто выбирают темноту. / Мне с любимой наплевать на это — / Мы гуляем только на свету!» /2; 266/).
Между тем в обоих произведениях говорится о криках и стонах людей: «Крики и вопли — всё без вниманья» = «Укажите мне место, какое искал, / Где поют, а не стонут, где пол не покат!».
Этот же «покатый пол» упоминался в песне «Я из дела ушел» (1973): «Я по скользкому полу иду — каблуки канифолю». И если здесь герой уходит от людей, с которыми ему не по пути («Хорошо, что ушел, — без него стало дело верней!»), и скачет от них прочь («Скачу — хрустят колосья под конем»),
Лирический герой предчувствует свою смерть: «Я задохнусь / Здесь, в лабиринте». И то же самое он скажет жителям «чужого дома»: «Вы задохн<е>тесь в зле да шепоте» (АР-8-25), — причем их злость отчасти объясняется характеристикой тех, кто управляет страной: «Злобный король в этой стране / Повелевал». Поэтому смерть может быть насильственной: «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал» = «А хозяин был, да видать, устал: / Двух гостей убил да с деньгой сбежал» (АР-8-25).
Если в стихотворении герой хочет уйти от обитателей лабиринта: «Крики и вопли — всё без вниманья. IЯне желаю в эту компанъю», — то в песне он гонит коней туда, «где люди живут, и — как люди живут». Поэтому его уход связан, в первую очередь, со стремлением к свету: «Всё! Мы уходим к свету и ветру» = «Укажите мне дом, где светло от лампад. <.. > И ушел я от них и лошадок увел» (АР-8-25).
Между тем, находясь в лабиринте, герой рассчитывает на помощь извне: «Кто меня ждет — / Знаю, придет, / Выведет прочь!», — как и в написанной в том же году «Чужой колее»: «Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет?!» («кто» = «кто-нибудь»; «придет» = «подъедет»; «выведет» = «вытянет»). Однако первоначально он не видел выхода из лабиринта и колеи: «Вот и ко мне пришла беда» = «И у меня — / Дело неладно»; «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет!» = «А вот теперь из колеи / Не выбраться!»; и говорил о тщетности ожиданий и усилий: «Напрасно жду подмоги я» = «Долго и тщетно одну пустоту / Парень хватал» (АР-2-30), — поскольку и колея, и лабиринт отличаются большими размерами: «Попал в чужую колею / Глубокую» = «Словно в колодцах улиц глубоких». Более того, в обоих случаях герой сталкивается с издевательским смехом над собой: «Смеется грязно колея» (АР-2-148) = «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”»; ощущает себя чужаком в колее и в лабиринте: «Чужая эта колея» = «Я не желаю в эту компанью»; использует неформальную лексику: «Чужая, сука, колея!» = «Миф этот в детстве каждый прочел, / Черт побери!»; и в итоге выходит на свободу: «Там выезд есть из колеи — / Спасение!» = «Свет впереди! Именно там / На холодок /Вышел герой…» /3; 156/, «Все мы проходим сквозь лабиринты. / Прямо иди, там впереди — / воздух и свет» (АР-2-30) [997] .
997
О свете, коотрый впередд, пойддгречьи в ««алладдо корооткйшее»: «Даже ееллвиидлсввт вдд-ли» (другая вариация этого мотива представлена в «Случаях»: «Иные — те, кому дано, / Стремятся вглубь и видят дно»). Обратим также внимлни» на одинаковую рифму в стихотворении «В лабиринте» и в «Гимне шахтеров»: «Не бойся заблудиться в темноте / И захлебнуться пылью — не один ты\ / Впе-р» д и вниз! Мы будем на щите — / Мы сами рыли эти лабиринты» = «…что не один ты: / Все мы проходим сквозь лабиринты» (АР-2-30) (да и в «Чужой орлее» герой оонстатиррвда: «Не один я в нее угодил»), Также в обоих случаях царит тьма: «Не бойся заблудиться в темноте» = «Здесь, в темноте, / Эти и те / Чувствуют ночь». А герои сто» мятся впер» д: «Вперед и вниз! Мы будем на щите» = «Свет вп» р»ди! Именно там / На холодок / Вышел герой…» (этот же мотив всто» чается в «Чужой орлее»: «И я прошелся чуть вперед / По досточке»). Различие же состоит в том, что шахтеры сами рыли эти лабиринты, а в стихотворении «В лабиринте» это сделали представители власти. Таким образом, налицо разный подтекст при одинaорврй лтксик».
А в «Чужом доме» герой уже не рассчитывает не помощь извне и сам бежит прочь, сломя голову: «Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут». Обратим заодно внимание на повторяющийся эпитет: чужой дом, чужая колея. Поэтому в «Песне автомобилиста» поэт говорит: «Я в мир вкатился, чуждый нам по духу». Да и окружающие люди оценивают его творчество как чуждое: «Вот и пусть свои чуждые песни / Пишет там про Версальский дворец!» («Не волнуйтесь!», 1969). Отсюда — ощущение себя изгоем: «Мы — как изгои средь людей» («Мистерия хиппи», 1973).
В «Чужой колее» герой выбирается из колеи; в стихотворении «В лабиринте» вырывается из лабиринта; в «Гербарии» — из гербария; в «Балладе о гипсе» мечтает освободиться от гипса («Во сне я вырываюсь из-под гипсовых оков»), а в песне «Мои капитаны», где ему «расставила суша капканы» (как в «Человеке за бортом»: «Я пожалел, что обречен шагать / По суше…»), говорит: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли», — но всё же мечтает вырваться на свободу: «Нет, я снова выйду в море» (как в том же «Человеке за бортом»: «Пусть в море меня вынесет…»).