Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
А заключительные строки «Мореплавателя-одиночки» — «Жаль, что редко их встречаешь, одиночек, / Не похожих на Других чудаков» (АР-10-126) — повторяют концовку письма Высоцкого секретарю ЦК КПСС П. Демичеву (1973): «А то, что я не похож на Других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства» /6; 411/. Причем эти заключительные строки повторяются на фонограмме еще раз, с небольшой вариацией: «Жаль, что редко мы встречаем одиночек, / Славных малых, озорных чуДаков», — что возвращает нас к стихотворению 1973 года, где автор уже выводил себя в образе чуДака, который «что-то спел не то / По молодости лет» и в результате «стал невыездной» («Жил-был один чудак…»).
***
Алкогольную тему, которой было посвящено «Путешествие в прошлое», продолжает песня «Милицейский протокол» (1971).
Сюжет
ОправДывался лирический герой также в стихотворениях «Я не пил, не воровал…», «Я склонен думать, гражданин судья…» и в песне «Рядовой Борисов!..» с той же самой целью — чтобы ему не давали срок: «Не вру, ей-бога! Скажи, Серега!» («Милицейский протокол») = «Правда ведь, был дождь, туман, по небу плыли тучи» («Рядовой Борисов!..»).
Примечательно, что увещевание героя-рассказчика, который хорошо выпил: «Ну еще б — я пил из горлышка, с устатку и не евши <.. > Товарищ первый нам сказал, что вы уймитесь, / Что не буяньте, что разойдитесь», — напоминает черновик написанного в том же году стихотворения «Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…», где речь ведется от лица «чистого» лирического героя, не прикрывающегося никакими масками: «Когда я выпью, мне грозятся: “Не буянь!”» /3; 310/, - что подтверждает личностный подтекст «Милицейского протокола». Вот еще несколько перекличек между этими произведениями: «А что упал, так то — от помутненья, / Орал не с горя — от отупенья» = «Ну кто я есть, пока я мыслю, — идиот» (АР-13-58); «Приятно все-таки, что нас тут уважают» = «Кто говорил, что уважал меня, тот врет»; «Я руль заначил — опохмелимся!» = «.. Когда я трешники меняю на рубли» (АР-13-58).
В рукописи «Милицейского протокола» встречаются и такие варианты: «Сперва в окошко кинули грибочки», «Еще в витрину кинули грибочки» [615] [616] [617] , - которые сразу вызывают в памяти «Песню про второе “я”» (1969), где лирический герой, напившись, поступил точно так же: «Поверьте мне: не я разбил витрину, / А подлое мое второе “я”!» (заметим, что еще в «Путешествии в прошлое» он «выбил окна и дверь»; да и в песне «Вот главный вход…» констатировал: «А выходить стараюсь в окна»). И через некоторое время он добавляет: «Я больше не намерен бить витрины / И лица граждан — так и запиши», — что вновь предвосхищает ситуацию в «Милицейском протоколе»: «А что очки товарищу разбили, / Так то портвейном усугубили» («бить… лица» = «очки… разбили»; «граждан» = «товарищу»).
615
Добра! 2012. С. 177.
616
Такой вариант сохранился на десяти фонограммах.
617
Как указывает составитель нью-йоркского двухтомника поэта Аркадий Львов, «в последние годы В. Высоцкий жил в трехкомнатной квартире в кооперативном доме Министерства культуры на Малой Грузинской, 28, в Москве» (С2Т-2-367).
Из перекличек с другими произведениями следует отметить, в первую очередь, мотив протокола; во-вторых — образ милиции как олицетворение власти; и, наконец, — типичную для творчества Высоцкого ситуацию: герой и его друг — против врагов и в том числе представителей власти. Такая ситуация встречалась, например, в «Песне летчика-истребителя» (1968). Наблюдается даже совпадение в отношении имени друга героя: «Сережа, держись! Нам не светит с тобою» ~ «Вы не глядите, что Сережа всё кивает».
Кроме того, повторяется мотив несвободы из раннего стихотворения «Я не пил, не воровал…»: «Я прошу Верховный суд, / Чтоб освободиться. — / Ведь жена и дети ждут / Своего кормильца!..» = «Не запирайте, люди, — плачут дома детки» — а также из песен «Весна еще в начале…» и «Серебряные струны» (все — 1962): «Я так тогда просил у старшины: / “Не уводите меня из Весны!”» = «Так отпустите, товарищ старшина, вам же легче будет <…> Не запирайте, люди…»392; «Но не забирайте серебряные струны!» /1; 358/ = «Не запирайте, люди, — плачут дома детки». Позднее мотив не забирайте будет принимать противоположный вид: «Я не боюсь — всё
Более того, в стихотворении «Я не пил, не воровал…» и в «Милицейском протоколе» используется одинаковый прием: «Ну и я решил податься / К торгашам, клянусь. / Честный я — чего бояться! — / Я и не боюсь» = «Не вру, ей-бога. — скажи, Серега!»; «Я не пил, не воровал» = «Считай по-нашему, мы выпили немного».
В раннем тексте герой уверяет: «Ни по старой я не знал, / Ни по новой фене», — и тут же следом употребляет «феню»: «Запишите мне по глазу, / Если я соврал. / Падла буду — я ни разу / Грош не своровал». А в «Милицейском протоколе» он также пытается убедить милиционеров: «Но это вряд ли, я вообще не ругаюсь никогда, скажи, Cepera!», — и далее ругается: «Ему же в Химки, бля, а мне аж вон в Медведки» [618] [619] [620] .
618
Ленинград, у Г. Толмачева, 26.06.1972.
619
Кишинев, Зеленый театр, 24.04.1972.
620
Вспомним на эту же тему песню Юза Алешковского «Белые чайнички» (1967): «Мотоцикл патрульный подъехал к нам вдруг. / Я свалился в коляску, а рядом — мой друг… / “В отделенье!”…». Причем «отделенье» упоминается и в рукописи «Милицейского протокола»: «А что упал — так то от помутненья, / Нашло затменье до отделенья» (Добра! 2012. С. 177).
Вообще же в «Милицейском протоколе» лирический герой не только оправдывается, но и доказывает необходимость своего освобождения на языке общепринятых формул советской жизни: «…Теперь дозвольте пару слов без протокола. / Чему нас учит семья и школа? — / Что жизнь сама таких накажет строго! / Тут мы согласны — скажи, Cepera! / Вот он проснется утром — он, конечно, скажет: / “Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!” / Так отпустите — вам же легче будет! / Чего возиться, раз жизнь осудит!».
Так, прикрываясь маской ролевого персонажа, поэт выразил свое отношение к советским штампам, спародировав и высмеяв их.
Примечательно, что и в «Милицейском протоколе», и в «Путешествии в прошлое» лирический герой по пьяни начинает всех ругать, но потом, когда ему об этом рассказывают, — с трудом в это верит: «И, ой, разошелся, и, ой, расходился!» («Милицейский протокол»; вариант исполнения395) = «Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей!» («Путешествие в прошлое»); «Если я кого ругал — карайте строго, / Но это вряд ли…» = «.. Мне давай сообщать, / Что хозяйку ругал <.. > Если правда оно — / Ну, хотя бы на треть…». Впервые же мотив «ругани по пьянке» встретился в песне «Про попутчика» (1965): «Мой язык, как шнурок, развязался — / Я кого-то ругал, оплакивал».
Надо сказать, что герои «Милицейского протокола» — отнюдь не алкоголики, а обыкновенные рабочие люди (маска пролетария), уставшие после работы и решившие «расслабиться»: «Я пил из горлышка, с устатку и не евши». Сравним с написанным в том же году стихотворением «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «Засосу я кваску / Иногда в перерыв, / И обратно — к станку, / Даже не покурив», «До без четверти пять / У станка мне стоять». И теперь после тяжелого трудового дня милиция (власть) хочет лишить их свободы…
Строки «Да все равно автобусы не ходют, / Метро закрыто, в такси не содют» напоминают более раннюю «Зарисовку о Ленинграде» (1967): «В Ленинграде-городе, как везде, — такси, / Но не остановите — даже не проси». А концовка этой песни — «Если сильно водку пьешь по пьянке, / Не захочешь, а дойдешь к стоянке» — также будет реализована в «Милицейском протоколе»: герой и его друг пили самогон («И если б водку гнать не из опилок — / То что б нам было с пяти бутылок!..») и потом были доставлены в отделение: «А уж когда коляска подкатила, / Тогда в нас было — семьсот на рыло»396. Впервые подобная ситуация встретилась в стихотворении «Есть у всех у дураков…» (1965), где герои также выпивали и были арестованы, после чего обратились к своим ангелам-хранителям, которые, по их мнению, тоже выпивают: «Но вчера патруль накрыл / И меня, и Коленьку. <…> Вот в тюрьме и ожидай: / Вдруг вы протрезвеете?» (АР-5-36).