Еретик

Супек Иван

Отвергнутый паствой епископ удалился в свою библиотеку, где с молчаливым сочувствием его окружили друзья. С гор верхом примчался постаревший Дивьян, едва услыхав о прокламациях, направленных против пастыря.

– Проклятые иезуиты! А капитул и дворяне? – ручался он. – Но надо лишь выдержать первый удар, и тогда они сами пойдут на попятную, римские прихлебатели!

– Горожане помнят, – говорил Капогроссо павшему духом прелату, – что ты был с ними в самую тяжкую пору, когда свирепствовал мор. Минует ослепление, и они снова будут тебя слушать.

– Да, – ободрял Иван, – надо выдержать, чтобы разрушить подлый союз иезуитов и капитула.

Однако у непринятого

проповедника, изгнанного с кафедры, созрело иное решение, и он высказал его:

– Несчастная глухая провинция! У подножия турецкого Клиса утвердилась ты, сломленная Римом. Я же пойду в Венецию вместе со своими учениками. Там я продолжу борьбу против папства, и победа там станет победой здесь!

– Ура! – радостно воскликнул Матей, всегда жаждавший легкой жизни. – Уезжаем в Венецию!

– Не спеши, Маркантун! – предостерегал осмотрительный купец. – Там под тебя тоже подкапывались. В конце концов и венецианцы вспомнят, они ведь обвинили тебя в государственной измене, будто ты продал императорскому двору планы Приморья и Крайны, рассчитывая переселить туда ускоков.

– Бессмыслица! – миловидный монашек легким движением руки справлялся с любыми затруднениями. – Как же иначе мог высокопреосвященный вести переговоры между обоими правительствами?

В отличие от своего товарища, на которого лицемерный Сплит давил тяжким кошмаром, Иван возражал против отъезда. Если они здесь оказались одиноки, что им делать на чужбине? Преданный загорец попытался суровой откровенностью побудить примаса отказаться от своего решения:

– Вспомни, учитель, что заявил Лютер перед собором! «Здесь я стою и не могу иначе».

– За мной нет германских князей, – возразил Марк Антоний, – нет рейхстага, нет даже народа с общепризнанным именем. Здесь самая мысль уже является предвестником бед. Я поеду в Венецию со своей рукописью.

– Ты завещан новому миру, – радовался нетерпеливый Матей, – который уже существует в твоих сочинениях.

– Ты надеешься опубликовать там свою книгу? – серьезно спросил Капогроссо.

– Лицемерная Венеция такой же нага противник, как и папский Рим, – напомнил Иван. – На западе торжествует идея великих монархий и объединенных государств. Твои же общины, учитель, напротив, имеют у славян глубокие корни. Много близкого в этих наших коммунах с далекими русскими общинами, они основаны на стихийном, совместном бытовании людей, на уважении к каждому своему члену. Взгляни, здесь собраны коллекции книг на многих славянских языках и наречиях. Даже Общество Иисуса в Риме посылает сюда свои бревиары на словинском языке! Неужели мы, самые ученые здесь люди, уступим? Это было бы непростительно… Пора построить в Сплите или поблизости от него типографию и писаным словом противостоять нашествию иезуитов. Когда ты закончишь, учитель, свое сочинение, ты напечатаешь его здесь, на нашем языке!

Давние замыслы Доминиса все еще вдохновляли его молодого и горячего сторонника, в то время как сам архиепископ во многом уже с ними расстался. Перестройка собора святого Дуйма, предпринятая, вероятно, совершенно напрасно, поглотила все его сбережения, и теперь он с трудом мог бы собрать нужную для строительства типографии сумму. А кроме того, что сказали бы на это Венеция и Рим…

– Такая книга? Для кого? Ха, ха, ха… – залился смехом второй его ученик. – Для безграмотных дворян? Для замшелых каноников? Или для этих колбасников, башмачников, бродяг… Сумасшествие!.. Будь благоразумен, Иван! – уже всерьез продолжал Матей. – Неужели ты не видишь, какая это страшная глушь? Дворяне мечом и виселицами оберегают

свои привилегии, капитул пожирает свои бенефиции, отгородившись ото всех, городские цехи никого не принимают со стороны; все здесь мелкое, убогое, жалкое! Кто согласится с новой истиной? Здесь не нужны ученые люди!

– На селе народ тверже городских, – возразил непоколебимый загорец, – там дальше видят. В селах я находил единомышленников и по Неретве, и за Савой…

На коне и пешком прошел он эти долгие и опасные пути, заходя далеко к северу в поисках редких книг для библиотеки архиепископа. Непримиримость Доминиса поддерживала дух неутомимого его последователя, в то время как сам прелат уже стремился к покою, уединившись в своем кабинете. Здесь и там Иван оставлял своих сообщников, запоминал адреса, множа число друзей Доминиса, сам не зная зачем.

– Болтовня! Болтовня! – повторял Матей. – Книга, созданная у нас, для большого мира не существует. Отдай ее, мудрейший, туда, где тебя увенчают славой.

Постаревшему путешественнику не хотелось покидать насиженные места. На исходе жизни пускаться в далекие, неведомые края? Он надеялся, что под сенью мирта сможет снять урожай с нивы посеянных знаний и отдохнуть с чашей вина в руке рядом с женой. Наступила пора когда уже не привлекали открытия – в душе и мозгу столько всего накопилось, что необходимо было осмыслить додумать до конца. И вот теперь именно это, невысказанное, толкает в путь: его книга! Вопль, вырвавшийся из уст после долгих лет молчания, жалкого молчания панского вассала, был сильнее хворей, усталости, естественного желания отдохнуть, он заставляет забыть об осторожности. Пусть все, идущие по стопам мессии, услышат правду о церковном государстве!

Монахи поспешно упаковывали в сундуки рукописи и книги. Особую ценность представляла коллекция манускриптов на славянских языках, которую Доминис собирал годами и в которой были редчайшие экземпляры. Необычный красивый шрифт на переплетах уносил его думы· в те огромные, неведомые земли к северу от пояса гор куда он стремился в начале жизни, однако мечты его растоптали копыта турецких коней, заглушили вопли крестоносцев. Сгущающиеся тучи закрывали пути-дороги епископа. Он не различал больше, что находится перед ним, но оставаться на месте означало отречься от самого себя. Насколько легче было виттенбергскому реформатору, который мог гордо поднять голову перед порталом своего собора! А здесь, за спиной сплитского бунтовщика, капитул и дворяне вели переговоры с Римом, набожные горожане робели. Тяжелая грозовая туча окутала Доминиса; свинцом залило ноги путешественника. Как достигнуть надежного берега через океан тьмы? Сквозь шорох старых бумаг, которые перебирали его ученики, опечаленный пастырь слышал далекие голоса своей паствы, окружившей костры, где жарилось мясо, в его ушах звучали приветственные вопли в честь генерала иезуитов, и опять его охватывал страх перед подлыми прокламациями. Нет, здесь ему нельзя оставаться, здесь ему не выдержать!..

Густые облака закрыли горизонт. Ветер слабел, и парусник, на котором уплывал далматинский примас, медленно скользил в угрюмую неизвестность. По временам начинался дождь. Капогроссо, сидя на носу, встревоженно смотрел вперед. Опасная погода! Плотный туман поглощал звуки. Матросы напрасно натягивали паруса, большой посередине и два дополнительных на носу и на корме, в надежде заставить деревянную махину двигаться побыстрее. Капогроссо указывал, где подтянуть, где отпустить снасти, стремясь поскорее миновать опасный пролив – в непогоду венецианские корабли не слишком усердно охраняли проход.