Еретики Дюны
Шрифт:
Сама идея червей его привораживала. Их размер! Большой червь мог бы вытянуться от одного конца Оплота до другого. Во времена до Тирана люди ездили на червях, но сейчас жрецы Ракиса запретили это.
Данкан с большим увлечением читал доклады археологической экспедиции, обнаружившей примитивную не-палату Тирана на Ракисе. Это место называлось Дар-эс-Балат. Отчеты главы экспедиции археологов Хади Бенотто были помечены: «Доступ закрыт, согласно распоряжению ракианских жрецов». Шифром сведений по этой теме Архива Бене Джессерит была вытянутая в длину единица. То, что обнаружила
— Ядрышко самосознания Бога-Императора в каждом черве? — спросил он Гиэзу.
— Так утверждают. Но, даже если это правда, черви имеют лишь сознание, но не разум. Сам Тиран говорил, что погрузится в бесконечный сон.
Без особой лекции не обходилось ни одно занятие, а также без объяснения взглядов Бене Джессерит на религию, до тех пор, пока он наконец не добрался до хроник, называемых «Девять дочерей Сионы» и «Тысяча сыновей Айдахо».
Глядя прямо в лицо Гиэзе, он требовательно спросил:
— Меня тоже зовут Данкан Айдахо. Что это значит?
Гиэза всегда двигалась так, как будто навечно осталась в тени своей неудачи — длинная голова опущена, бесцветные глаза устремлены в землю. Этот разговор состоялся почти вечером в длинном холле перед гимнастическим залом. Гиэза побледнела.
Когда она ему не ответила, он вопросил:
— Происхожу ли я от Данкана Айдахо?
— Ты должен спрашивать у Шванги, — она говорила так, как будто слова причиняли ей боль.
Этот набивший оскомину ответ его разозлил. Она ведь понимает — ему скажут что-то, лишь бы заткнуть рот, почти не давая никаких сведений.
Шванги, однако, оказалась более открытой, чем он ожидал.
— Ты одной крови с Данканом Айдахо.
— Кто мои родители?
— Они давно мертвы.
— Как они умерли?
— Ты попал к нам сиротой. Я не знаю.
— Тогда почему же люди стараются причинить мне вред?
— Они страшатся того, что ты можешь сделать.
— А что я могу сделать?
— Выучить наши уроки. Со временем тебе все станет ясно.
Не задавай вопросов и учись? Еще один знакомый ответ.
Он повиновался, потому что уже научился узнавать, когда двери перед ним заперты. Но теперь его пытливый разум встречал другие отчеты про времена Голода и Рассеяния, про не-палаты и не-корабли, которые нельзя было проследить даже с помощью самых мощных ясновидческих умов во всем мироздании. Потом он столкнулся с фактом, что потомки Данкана Айдахо и Сионы — людей, служивших Тирану, Богу-Императору, — были невидимы для пророков и провидцев. Даже кормчий Космического Союза, глубоко погруженный в меланжевый транс, не мог засечь таких людей. Сиона, как говорилось в отчетах, по прямой линии происходила из рода Атридесов, а Данкан Айдахо был гхолой.
Гхола?
Он стал искать в библиотеке более подробные объяснения этого странного слова. Гхола. Библиотека предложила ему лишь самые скупые сведения: «Гхолы — люди, выведенные из кадавровых клеток в акслольтных чанах Тлейлакса».
Акслольтные чаны?
— «Тлейланское устройство для воспроизведения живого человеческого существа из клеток кадавра».
— Опиши гхолу, — потребовал он.
— «Невинная
Акслольтные чаны.
Данкан научился читать между строк, открывать недосказанное людьми Оплота. На него снизошло озарение. Он знает! Ему только десять лет, а он уже понял!
«Я — гхола».
К концу дня в библиотеке вся эзотерическая машинерия вокруг отступила на задний план его восприятий. Десятилетний мальчик безмолвно сидел перед сканером, крепко вцепившись в знание о самом себе.
«Я — гхола».
Он не мог припомнить акслольтные чаны, где его клетки развивались до уровня новорожденного. Его первые воспоминания — Гиэза, берущая его из колыбели, живой интерес во взрослых глазах, который очень скоро истаял до настороженности и скрытной сдержанности.
Это было, как если бы вся информация, которую ему с таким трудом удавалось вытягивать из людей Оплота и материалов библиотеки, обрела наконец единый фокус — Он Сам.
— Расскажи о Бене Тлейлаксе, — потребовал он от библиотеки.
— «Это народ самоподразделяющийся на Лицевых Танцоров и Господинов. Лицевые Танцоры — бесплодные мулы и подчинены Господинам».
«Почему они со мной это сделали?» — думал он.
Информационные устройства библиотеки стали внезапно чуждыми и опасными. Он боялся не того, что его вопрос опять наткнется на глухую стену, а того, что получит ответы.
«Почему я настолько важен для Шванги и других?»
Он почувствовал, что с ним сделали что-то неправильное, даже Майлс Тег и Патрин. Разве это правильно — брать клетки человека и производить гхолу?
С огромным колебанием он задал следующий вопрос:
— Может ли гхола когда-либо вспомнить, кем он был?
— «Это осуществимо».
— Как?
— «Психологическая идентификация гхолы через пробуждение тех или иных глубинно сохраняемых рефлексов его исходного „я“, которую возможно спровоцировать нанесением травмы».
Это вообще никакой ответ!
— Но как?
Здесь вмешалась Шванги, без уведомления войдя в библиотеку. Значит, что-то в его вопросах пробудило ее тревогу!
— Со временем тебе все станет ясно, — сказала она.
Она разговаривала с ним свысока! Он ощутил в этом несправедливость и отсутствие правды. Что-то внутри его говорило, что в его неразбуженном человеческом «я» больше мудрости, чем в тех, кто притворялись, будто они выше его. Его ненависть к Шванги достигла высшего накала. Она была воплощением тех, кто терзал и доводил его до отчаяния, отказываясь отвечать на вопросы.
Теперь у него разыгралось воображение. Он способен вернуть себе свою исходную память! Он ощущал, что это правда. Он вспомнит своих родителей, свою семью, своих друзей, своих врагов. Он спросил об этом Шванги:
— Вы произвели меня из-за моих врагов?
— Ты уже научился молчанию, дитя, — полагайся на это знание.
«Очень хорошо, вот так я и буду сражаться с тобой, проклятая Шванги, — буду молчать и учиться, не покажу тебе, что по-настоящему чувствую».
— Ты знаешь, — сказала она, — по-моему, мы воспитываем стоика.