Эрнест Хемингуэй: за фасадом великого мифа
Шрифт:
Спектакль, трагедия под открытым небом, религия смерти – коррида для Эрнеста стала школой жизни, «идеальным местом для самца» в поисках идентичности. За маской публичного человека, знаменитости скрывался писатель, человек, обеспокоенный тем, чтобы узнавать, писать и жить. «Самое главное – жить и работать на совесть, – написал Хемингуэй в последних строках «Смерти после полудня», – смотреть, слушать, учиться и понимать; и писать о том, что изучил как следует, не раньше этого, но и не слишком долго спустя. Пусть те, кто хочет, спасают мир, – если они видят его ясно и как единое целое. Тогда в любой части его, если она показана правдиво, будет отражен весь мир. Самое важное – работать и научиться этому. Нет. Это еще не настоящая книга, но кое-что нужно было сказать. Нужно было сказать о некоторых насущных и простых вещах».
После того как разразилась Гражданская война (18 июля 1936 года), пребывание Хемингуэя в Испании растянулось уже на три года. Глубоко
Глубоко потрясенный воспоминаниями о Первой мировой, Эрнест, вопреки легенде, не чувствовал обаяния войны. Он не был пацифистом, однако он надеялся, что Соединенные Штаты будут воздерживаться от вмешательства в новый европейский конфликт, масштаб которого не вызывал у него сомнений. В сентябре 1935 года Хемингуэй опубликовал в «Эсквайре» статью «Заметки о будущей войне: письмо на злобу дня», в которой он выражал свое мнение однозначно: «Ни один список ужасов не удержал людей от войны. Перед войной всегда думаешь, что умрет кто-нибудь другой, не ты. Но ты умрешь, брат мой, если задержишься там надолго. Единственный способ бороться с преступлением, каким является война, – это показать все ее грязные комбинации, ее уголовщину, и тех свиней, которые ждут войны, и то, как по-идиотски они ведут ее, когда получают; возможно, только тогда честный человек перестанет верить в этот обман и откажется быть его рабом» [40] . Уголовщина тут – это, конечно же, Гитлер, которого Хемингуэй хорошо чувствовал, понимая, что тот представляет опасность намного большую, чем Муссолини и генерал Франко, угрожавшие югу Европы. Для Эрнеста война в Испании была только «генеральной репетицией» нового мирового конфликта.
40
En ligne. P.334.
В начале 1937 года ситуация в Испании уже приняла гораздо более драматический оборот, и Эрнест, вернувшийся в Ки-Уэст после пребывания в Монтане, начал ощущать, что его место – там. Как это всегда происходило с ним, когда предоставлялась большая причина, литература и семейная жизнь отошли на второй план. И он подписал с NANA (Североамериканским Газетным Альянсом) контракт, став корреспондентом со стороны республиканцев. После этого Эрнест написал семье Полины, обеспокоенной его отъездом: «Простите меня за то, что я возвращаюсь в Испанию. Все, что вы говорили о необходимости остаться и воспитывать мальчиков, очень правильно. Но когда я был там, я обещал вернуться, и, хотя всех обещаний сдержать невозможно, это я не могу нарушить […] На этом этапе войны я абсолютно перестал бояться смерти […] Мне казалось, что мир в такой опасности и есть столько крайне неотложных дел, что было бы просто очень эгоистично беспокоиться о чьем-либо личном будущем» [41] .
41
Еrnest Hemingway. Lettres choisies. Р.553.
Подписывая этот контракт, Хемингуэй предлагал себе реализовать удивительную цель: писать «антивоенную военную корреспонденцию». Так как он проживал самый политизированный период своей карьеры и его симпатии были на стороне «эксплуатируемых тружеников и против уклоняющихся боссов», его «личное перемирие» [42] , подписанное в Фоссальта-ди-Пьяве в 1918 году, оставалось по-прежнему актуальным.
18 марта 1937 года Хемингуэй прилетел в Барселону. Через несколько месяцев должно было исполниться двадцать лет с того момента, как он покинул поля сражений. Тем не менее первые сообщения, которые он послал в NANA, были отмечены яркими воспоминаниями о его пребывании в качестве санитара на итальянском фронте. Лежа на кровати в гостиничном номере, Эрнест мысленно возвращался к немного постыдному эпизоду своей личной истории: «В ту войну, которую я знал, люди часто привирали, рассказывая о том, как они были ранены. Не сразу – после. Я сам в свое время немного привирал. Особенно поздно вечером». А потом он добавлял: «В этой войне нет наград. Единственные награды – это ранения». Хемингуэй быстро понял, что он присутствует тут на совершенно нового вида войне, войне идеалов в гораздо большей степени, чем войне окопов, на настоящей братоубийственной войне.
42
Термин Филиппа Янга // En ligne. P.407.
После Барселоны Эрнест перебрался в Аликанте и Валенсию, а затем объехал фронт в Гвадалахаре, где республиканцы одержали свою первую победу, хотя путчисты и получили подкрепление в виде итальянских войск, посланных Муссолини. В апреле Хемингуэй побывал в Мадриде, где ему довелось пережить обстрел города. Триста снарядов упали на испанскую столицу с душераздирающим грохотом, взрывая тротуары и превращая крупные улицы в «дымящиеся сцены резни», где «все расплылось в усталости и пыли, в трупном запахе […], стрельбе автоматических винтовок и пулеметов». Эта бомбардировка, по признанию Эрнеста, была «слишком смертоносной, чтобы что-то писать о ней». Возможно, снаряды оживили в нем страх, связанный с ранением, полученным в Фоссальте, страх, от которого он будет понемногу избавляться по ходу войны.
В дополнение к сообщениям, ознаменовавшим его первое возвращение к реальной журналистике со времен «Торонто Стар», Хемингуэй участвовал в съемках документального фильма «Земля Испании» вместе с режиссером-коммунистом Йорисом Ивенсом и своим другом Джоном Дос Пассосом. Снятый на месте, фильм Ивенса, для которого Хемингуэй писал сценарий и читал комментарии, имел несколько целей: повысить осведомленность широкой публики о республиканцах, осудить опасность фашизма и собрать средства для финансирования покупки машин «скорой помощи».
Вернувшись назад в Соединенные Штаты в мае того же года, Эрнест сначала пожил в Ки-Уэсте, где находилась Полина, а потом, 4 июня, посетил Съезд писателей США, где выступил с речью, направленной против фашизма: «Существует только одна политическая система, которая не может дать хороших писателей, и система эта – фашизм. Потому что фашизм – это ложь, изрекаемая бандитами. Писатель, который не хочет лгать, не может жить и работать при фашизме». Находясь под впечатлением от выступления Эрнеста, которое Скотт Фицджеральд, тоже присутствовавший на съезде, назвал «почти религиозным», публика приняла участие в закупке двадцати машин «скорой помощи». Полностью приверженный идеям республиканской стороны, Эрнест не остановился на достигнутом, а 8 июля показал в Белом доме фильм «Земля Испании» – в присутствии президента Рузвельта и его жены Элеоноры, близкой подруги Марты Геллхорн, с которой Хемингуэй в последнее время поддерживал тесные отношения.
Перед возвращением в Испанию на второй срок пребывания Хемингуэй пожертвовал 40 000 долларов на нужды республиканского правительства. Два месяца на фронте изменили его отношение: теперь, когда война началась, когда она стала «непростительной», нужно было ее выиграть, тем более что к сентябрю месяцу Франко уже контролировал две трети страны.
Новый отъезд Хемингуэя, однако, оказался более сложным, чем первый, по крайней мере, в семейном плане, потому что Полина теперь не имела почти никаких иллюзий относительно отношений своего мужа с Мартой, которая тоже отправилась в эту поездку в качестве корреспондента. Но, несмотря на давление со стороны семьи, Эрнест не смог устоять перед возможностью проявить себя в новых подвигах. Привлеченный действиями, опасностью и смертью, чего он теперь не боялся, Хемингуэй также стал весьма чувствителен к мысли о том, чтобы пережить новую страстную любовь с женщиной, которая на этот раз демонстративно ему не подчинялась. В отличие от Полины или Хедли, Марта была действительно гордой и опытной женщиной. Автор романа и сборника рассказов с предисловием Герберта Уэллса, она, конечно, не имела литературного таланта своего возлюбленного, но ни его дарование, ни его слава не впечатляли ее, а вот ее собственное мужество и стойкость восхищали Эрнеста, равно как и ее стремление к активным действиям и искреннее неравнодушие к республиканцам. Так через двадцать лет после книги «Прощай, оружие» любовь и война вновь оказались тесно связаны между собой.
С первых недель своего пребывания в отеле «Флорида» в Мадриде Эрнест почувствовал энергетику, которую он не ощущал в течение длительного времени. Несмотря на бомбардировки и ограничения в питании, он получил исключительный новый импульс. «В Испании во время всей войны я прекрасно спал ночами […], я был голоден, по-настоящему голоден, но чувствовал себя как нельзя лучше» [43] , напишет он миссис Пфайффер в 1939 году. В конце 1937 года продовольствия в Мадриде стало не хватать, и, несмотря на свой статус, Хемингуэй, как и другие, часто довольствовался лишь супом из фасоли и несколькими ломтиками колбасы. Но гораздо больше его беспокоил общий упадок духа, о чем свидетельствуют следующие строки из рассказа «Мотылек и танк», написанного в 1938 году: «Шла уже вторая зима непрестанного обстрела Мадрида, все было на исходе – и табак и нервы, и все время хотелось есть, и вы вдруг нелепо раздражались на то, что вам неподвластно, например на погоду» [44] . Однако Эрнест уделял этому лишь весьма отвлеченное внимание, все его существо было посвящено делу, победе и активным действиям.
43
Еrnest Hemingway. Lettres choisies. Р.554.
44
Hemingway. Nouvelles completes. Quarto Gallimard, 1999. P.829.